— На улице тепло, а вы ребенка в шерстяное одеяло укутали. — Она хотела спросить совсем о другом, о старушке с ромашками, но, чувствуя полное, тотальное отторжение, понимала, что ничего она от этой нищенки не добьется.
— Твое какое дело? Не можешь помочь, так и не лезь к моему ребенку. За своим смотри. — Каким-то профессиональным чутьем нищенка в свою очередь тоже догадалась, что денег от этой фифы ей не видать. — Да у тебя поди детей-то и нет. И не будет никогда.
Абсолютность неприятия граничила с ледяной злобой. Осязаемой, острой. Лена почувствовала озноб, быстро развернулась и слилась с толпой.
Испорченное на весь день настроение у другого вылилось бы в раздражительность и хандру, она же просто погрузилась в меланхолию. Тупую, бессловесную, отвлекающую от важного и необходимого.
Совещание проходило тихо, даже умиротворительно, и обыденно скучно. Вернувшийся после долгого отсутствия начальник вел себя вальяжно и снисходительно.
Выглядел Орешкин бодренько, но если бы не погруженность в собственные мысли и чувства Лена бы заметила некоторые, еле уловимые изменения. Перелистав отчет, он приспустил на нос очки и посмотрел на подчиненных довольным взглядом.
— Молодцы, что сказать. Я доволен. Как говорится, у хорошего начальника механизм работает.
Неточность последней фразы все-таки выдернула Лену из болота чувственного декаданса. Она внимательно посмотрела на начальника и негромко добавила:
— … И в его отсутствие.
— А я как сказал? — Орешкин уставился на Рязанцеву непонимающим взглядом.
— Да у нас и дел особых не было. — Лена решила переключить внимание начальника.
— Как же, как же, а этот… дом инвалида. Вот жеж до чего додумались. Ну женщины, вам имя — вероятность.
Лена переглянулась с Котовым.
— Вероломство, — чуть слышно поправила Рязанцева.
— Но молодцы, да, такое дело раскрутили. — Орешкин, как ни в чем не бывало, захлопнул папку, — ну, а что сегодня у нас на повестке?
— Ничего особенного. Тихо что-то.
— Ну что ж, тогда не будем будить лихо у психа.
Лена снова посмотрела на Котова и по его виду поняла, что он тоже озадачен.
— Вчера только… — Лена еще раздумывала говорить начальнику о полученном накануне заявлении или сначала разобраться во всем самой. Все-таки решила сказать. — Заявление поступило.
— Так, так, так… — у Орешкина загорелись глаза. — Что за заявление?
— Да, ерунда скорей всего.
— Говорите, Елена Аркадьевна, а я уж решу ерунда или нет.
— Некий Василий Мамойко обвиняет свою супругу в убийстве собственного ребенка.
— И почему вы решили, что это ерунда?
— Он пьяный был в стельку и обстоятельства довольно сомнительные.
— Что за обстоятельства, говорите, не тяните за резину, — Орешкин нетерпеливо заерзал на кресле, — что-то вы, Лена, сегодня какая-то заторможенная.
— Дело в том, что это уже третий ребенок в их семье, который погибает в младенчестве от СВДС. Именно такой диагноз ставят врачи после вскрытия.
— Это что? Какой-то врожденный порок? — Орешкин разочаровано откинулся на спинку.
— В том-то и дело, что синдром внезапной детской смерти плохо изучен, серьезных исследований, которые бы объясняли его возникновение, почти нет. Насколько я успела вычитать в интернете, СВДС у детей случается нечасто. Так чтоб в одной семье три раза подряд вообще случай уникальный.
— Действительно, — нахмурился Котов. — Подозрительно как-то.
— Согласен. Но если вскрытие показало, то есть ли у нас основания не доверять врачам?
— Он еще записи показал…
— Что за записи?
— Его жена вела дневник, где описывала свое состояние в постродовой период. Она пишет, что не может выносить детский крик. Но такое часто случается с женщинами после родов и на основании этого обвинить ее нельзя. Правда есть еще запись, сделанная после смерти последнего ребенка…
— Ну, ну, и что там? — снова заерзал Орешкин.
— Как такого признания там нет, она пишет, что просто хотела, чтоб ребенок заткнулся и это произошло.
— Вот сволочь, — откликнулся молчавший до этого Олег Ревин. — Я бы ее только за эти слова засадил.
— За слова — не сажают, но оставлять без внимания этот случай нельзя, — Орешкин глубоко вздохнул. — В некоторых странах есть такое правило: одна внезапная детская смерть — это трагедия, две — уже подозрительно, а три считается убийством, пока не доказано обратное. Вот такая презумпция виновности. Думаю, нам тоже надо исходить из этого и так, как ничего более серьезного пока нет, займитесь-ка этой темой поплотнее. Елена Аркадьевна, составьте план действий, распределите направления расследования и по итогам доложите мне.