— Мы радуемся!
— Чему?
Старейшина развел руками, указав на четыре стороны света:
— Да всему вокруг! Радуемся горящим свечам: фиолетовый — цвет благословения, синий — цвет достоинства, желтый — надежды, а розовый — веселья. Также радуемся друг другу, птицам, что в небе, плюшевым зверям, которые иногда к нам забегают. Ветру. Небу. Деревьям. Разве мало поводов для настоящей радости?
Клэйнис еще раз потерла нос, озабоченно покачала головой и впервые задала собственный вопрос:
— Подождите, подождите… все это прекрасно, наверное. Но ведь необходимо иногда и погрустить, впасть в печаль, к примеру.
Махаир, не опуская рук, обнимающих воздух, задал самый наивный в мире вопрос:
— А зачем?
Клэйнис подумала: «действительно, зачем?» и очередной раз дунула на свою свисающую до глаз челку. Потом в результате беседы все же оказалось, что помимо праздных разговоров о всеобщем счастье, жители деревни выращивают на своих огородах декоративные растения, играют в лесах со зверями и даже иногда ходят к реке, чтобы сквозь прозрачную рябь посмотреть на подводных обитателей — парафиновых рыб. Они воодушевленно, сквозь неизгладимый смех, рассказывали, как рыбы иногда выпрыгивают из реки, делают сальто и вновь окунаются в свою родную стихию.
Так и сдружились. Эта неразлучная троица — Леафани, Клэйнис да Таурья — теперь частенько стали наведываться к Острову Блаженных поболтать о том, о сем. Каждый раз жители встречали их загадочной фразой:
— Ну здравствуйте, Возникшие из пустоты!
Леафани уж несколько раз спрашивала:
— Почему вы нас так странно зовете?
Но жители по своему обыкновению смеялись, уклончиво отвечая:
— А то вы сами не знаете!
Кстати, с того момента, как запустили время, больше никто не видел Незнакомцев. Авилекс заверил всех, что их отсутствие — добрая весть.
Хариами очередной раз прижался к скале, цепляясь металлической рукой за выступающий камень, а пластмассовой за продольную трещину. Кажется это все. Дальнейший путь невозможен. Страшно было глянуть наверх — там лишь отвесная черно-серая стена без какого-либо намека на растительность. Но еще страшнее было глянуть вниз — там пропасть, созданная его личным безумством, обманчиво похожим на отвагу. Лес превратился в зеленый шерстяной покров с миниатюрными игрушечными деревьями. Где-то далеко-далеко виднелась бледно-матовая полоска тумана абстракций, столь мизерная, что жизнь внутри нее сейчас казалась вздором. Механический музыкант, уменьшенный, наверное, во стократ, продолжал бренчать свою мелодию, равнодушно теребя струны. Ее звук слышался еще довольно отчетливо. Хариами осторожно, на свой риск высвободив одну руку, достал из кармана ракушку.
— Ави! Авилекс! Кто-нибудь!
Ответом были шумы, шумы и еще раз шумы. Субстанция отчаяния. Да, такого жгучего страха он не испытывал никогда в жизни, десятки раз уже покаялся в предпринятой авантюре. Но если бы покаяние способно было чудесным образом вернуть его в исходную точку… Он снова глянул в высоту — там уже не за что зацепиться, лишь голый камень да трухлявые слои скальных пород, готовые вот-вот сорваться в пропасть. «Так, назад!» — приказал он себе, но едва опустив ногу, не нащупал опоры куда ее ставить. Он понимал, что теоретически спуск существует, необходимо только найти прежние точки зацепок. Это был уникальный случай, когда движение вниз оказалось сложнее движения вверх. И одна-единственная ошибка могла оказаться последней в его жизни.
Предпоследнюю он уже совершил…
Кто-нибудь понимает, для чего на поляне находится каменная книга? Каков от нее толк? Ведь на ней не написано ни строчки, ни слова, ни буквы или хотя б случайного знака препинания. Только пустые страницы, и этих страниц по сути всего две — именно те, на которых она открыта. Авилекс говорил, что когда-то книга отслужила свое, и теперь в ней совершенно нет пользы. Сейчас это монумент исчезнувшего прошлого, не достойный никаких воспоминаний. Тот-Кто-Из-Соломы все утро зачем-то вертелся вокруг нее, прыгал, подскакивал, глядя глазами-пуговицами на Ингустина, потом пару раз пытался стукнуть его руками-метелочками, явно на что-то намекая. Ин был практически равнодушен к их новому постояльцу, поначалу просто отмахивался, потом раздраженно спросил:
— Ну, чего тебе?
Чучеленок вытянулся по стойке смирно:
— !
— Твой язык жестов труден для меня, или к Леафани и с ней разбирайся.
— ?
Ингустин подумал, что наверное соломенному приятелю недостает ласки, небрежно, даже с легким отвращением погладив его по голове:
— Все, теперь отстань!
- ~… ~…
— Согласен, это глубокая мысль, иди внушай ее кому-нибудь другому!
Тот-Кто-Из-Соломы послушно убежал, подпрыгивая на пружинистой траве. Ин в простоте душевной подумал, что наконец-то от него отделался, но не прошло и десяти минут, как Плетенка появился вновь. Он шел медленно, постоянно что-то роняя и с таким же постоянством это самое подбирая. У него в руках вообще ничего не держалось больше двух секунд. Ингустин все шире и шире раскрывал глаза от удивления по мере того, как чучеленок приближался. В его неуклюжих руках… не может быть… находился листок! Последнее время Ин уже потерял надежду отыскать оставшиеся страницы загадочной книги. Она, кстати, как и эта каменная, тоже была абсолютно пуста.
— Ну ты… где ты его нашел?
— ?
— А как догадался, что листок нужен именно мне?
— …
Ингустин осторожно взял чуть помятый подарок, цифры на той и другой стороне замыкали общую последовательность станиц: 79/80. Он забежал в свою хижину, открыл фолиант с перламутровой обложкой и достал клей. Осторожно прикрепив лист на законное для него место, он с наслаждением втянул носом щекочущий запах клея. Увы, и на этот раз чуда не произошло. Кричащая сверх меры обложка «Сказания о Грядущем» оставалась единственной надписью, и сразу даже не поймешь, чего от нее больше — смыла или бессмыслицы. Кстати, насчет замыкания общей последовательности Ин поторопился: не был найден еще один листок (с номерами 9/10). Один-единственный! Ингустин твердо решил отыскать его во что бы то ни стало. Он вышел на поляну, держа под мышкой ценный, как думалось некоторым, фолиант, и громко сказал:
— Послушайте! Осталось найти последнюю страницу! Я понимаю… — тут он понизил голос и застенчиво покачал головой, — что со стороны я иногда выгляжу чересчур помешанным на этой идее. Но даже если книга — чей-то нездоровый розыгрыш, неужели неинтересно это наконец выяснить? Давайте предпримем последние усилия и обыщем все вокруг… Я обещаю извиниться перед каждым лично, если результат вас разочарует.
Тирада получилась слишком многословной. Ингустин, видя, что превратился в центр всеобщего внимания, прикрыл ладонью оплавленную часть шеи. Ему всегда казалось, что остальные смотрят не на него, а постоянно разглядывают дефект его внешности. Хотя, по правде говоря, остальные уже давно не обращали на это ни малейшего внимания. Потом он еще раз показал обложку книги, сам не зная для чего, возможно, яркая надпись из фольги должна была подействовать как-то воодушевляюще. Авилекс подошел ближе:
— Мы и сами рады поставить точку в этом деле, но ведь ты знаешь — обыскана уже вся округа. Я лично чуть ли не по соринке перевернул целую библиотеку. Скажу так: специально заниматься поисками я не стану, но если что обнаружу, дам знать, не сомневайся. — Звездочет опять говорил своим спокойным бархатным голосом с минимумом эмоций и максимумом информации.
Леафани тут же добавила:
— Мы и в лесу неоднократно искали, и возле озера.
— Но ведь Плетенка где-то же… ох, плохо, что он у вас такой неразговорчивый.
Тот-Кто-Из-Соломы два раза подпрыгнул на месте и чуточку искривился, словно обиделся. Его ведь даже и не поблагодарили. Недавно закончился ароматный час и наступил веселый, всецело посвященный играм да раздолью. Никто не хотел отягощать себя излишними думами, поэтому остальные просто промолчали. Только застенчивый Ахтиней едва слышно пробубнил под нос:
— Ну ладно, посмотрим, поглядим…
Все четыре свечи озаряли мир — каждая собственным благословением, на которое способна. Желтый север чем-то походил на отблеск пламени холодного огня. Розовый юг напоминал застывший салют от какого-то праздника. Голубой запад символизировал вечные сумерки, а фиолетовый восток — отражение этих сумерек в потемневшем зеркале. И только в середине неба цвета переставали спорить друг с другом, таяли, рождая белоснежный покой.