Уходят одни на целый год, приходят в деревню на короткое время отдохнуть и поближе взглянуть на деревенскую нужду. Другие уходят на зиму, а к лету, или к началу полевых работ возвращаются, когда в деревнях и семьях наступают тяжелые и неотложные работы. Иные уходят на целые годы и через два года на третий приходят только на побывку, как гости и чуть-чуть не чужими. Уходами промышляют деньги; деньгами снабжают семьи, а эти оплачивают государственные подати и прикупают хлеба. Для всего севера одна и та же песня; различие заключается лишь в том, что разнообразными способами добываются крестьянами деньги. Бывает так, что одна деревня промышляет одним, другая, сидящая рядом, новым способом, но зато уж как та, так и другая по большей части вся стоит в одном деле, разумеет только свое. Случается и так, что целые местности, десятки деревень, ходят на один промысел, на какой повадились отцы и деды. Одни лечат лошадей (коновалят), другие бегают в трактирах с подносами половыми, третьи разумеют только шить полушубки и по неумелым и ненавыкшим в этом деле деревням ходят с иглой и аршином, перед ними пройдут четвертые с лучком и струной, которыми бьют и пушат снятую с домашних овец шерсть. Промышляют даже самым нищенством и бедностью, садясь в телеги целыми семьями и разъезжая в них по соседним и дальним местам, сбирая на погорелое место. Из некоторых деревень — все банщики, все парильщики в столичных торговых банях; из иных — все лавочники, лабазники, целовальники в питейных домах; из других — извозчики и перевозчики. Недалеко ходить — в самом Петербурге окажется такое разнообразие промыслов, что остановишься перед ним в изумлении и затруднишься подвести итог всем разнообразным способам заработка столичной копейки на деревенскую бесхлебную нужду.
Вернемся, однако, на Волгу и там увидим немало следов этой большой нужды и разных хлопот из-за трудовой горячей копейки.
Теперь приречные пристани принимают хлеба, но не отпускают, оставляя их про себя и на продажу приезжим из глухих лесов, с болотистой и глинистой почвы. Хлебопашество перестает пропитывать; хлебное производство далеко не удовлетворяет местной потребности. Стал пропитываться народ, кто чем смог, пускаясь из крайности в крайность и на все руки. В Подновье огурцы солят в тыквах, и нет их лучше на всей Нижегородской ярмарке. В 60 верстах вверх от него стоит город Балахна, полы распахня, то есть растянувшись по болотистым площадкам не на одну версту в длину: в Балахне женщины плетут кружева; в селе Городце пекут медовые пряники. По деревням и селам из липовых и березовых чурбанов точат ложки и чашки на крестьянскую руку и вкус; из овечьей шерсти катают валенки, шьют варежки и чулки; строят барки, рубят лес и ходят в горемычные бурлаки и даже в штукатуры и каменщики. Уже за Балахной начинают строить любимые волжские суда — расшивы расписные и размалеванные, по носу и корме разукрашенные разными чудовищами. Строят их зимой, а весной продают хлебным торговцам. Против Городца целые деревни занимаются постройкой этих судов с плоским дном от 8 до 12 четвертей в осадке) от 18 до 24 сажен длины, с казенкою (лоцманской каюткой) на корме, с одной мурьей для укрытия от непогодей рабочих и с двумя мурьями по обеим сторонам судна для груза.
Постройкой судов особенно достославна Чернореченская волость и село Черное на левом берегу Оки. Чернореченский мастер знаменит по всей Волге: везде ему большой почет и уважение. Он первый строитель лодок для морских плаваний по Каспийскому морю и для рыболовства (так называемых кусовых). С ними он отправляется в Астрахань и умеет там продать. Домой возвращается с пассажирами. Таких лодок строят около Черного села до трехсот.
Во многих деревнях под Нижним Новгородом куют якоря и гвозди. Другие тянут проволоку, делают для весов коромысла, промышляют по лесам белок и по деревьям лесную птицу, выделывают кожи, а в селе Катунки самый лучший опоек — из телячьей кожи сапожный товар. Посад Пучеж опять собирает хлеб на базарах, но только для себя, а для соседей очень мало: слышнее гремит он железными изделиями и виднее меряет холсты и вешает пряжу. Вот за городом Юрьевцем, под которым впала лесная река Унжа, приносящая в Волгу суда — гусянки, нагруженные дровами и бревнами, за Юрьевцем Поволжским село Решма и город Кинешма около холста, сукна и полотна давно уже нагревают руки и набивают карманы. Вплоть до Владимира, через знаменитую Шую и через Богородск, до Москвы потянулся сплошной мануфактурный округ: ткут миткаль, разноцветные ситцы, делают плис все от мала до велика и торгуют этим товаром со всей Россией, с Средней Азией и даже с запертым и нелюдимым Китаем. Хлеба здесь уже не сеют и благодарят реку Клязьму за то, что впала в Оку и может доставлять хлеб, да поспешили обзавестись двумя железными дорогами и бесчисленным множеством хлебных базаров и ярмарок. Кострома прославилась также полотняными делами; под Ярославлем село Великое — первый в полотняном деле мастер, на ярославских скатертях и салфетках мы и здесь, в Петербурге, сплошь и рядом обедаем. По Волге, около Костромы, хлеб вытесняется льном с каждым годом все более и более: в яровых полях встречаются только изредка полосы, засеянные овсом или ячменем; начинают сеять лен даже на паровом поле, предварительно унавоживая его. Доходы вследствие этого значительно увеличились, но зато произошла заметная убыль в количестве ярового корма, а с этим вместе и скота. За Ярославлем — богатым городом, который в особенности знаменит крупными хлебными торговцами, ведущими заграничную торговлю хлебом, пойдут те места, откуда разлились по всей Руси знаменитые ярославцы и в малярах, и в хлебниках, и лавочниках, сидельцах, в трактирных бегунках — половых. Так и вышло, что нет трактира без ярославца; из Углича все колбасники, из Любима — трактирщики и кабатчики, и так далее до самой Твери. За Тверью бердники, да тонкопряхи, водоливы да водохлебы, в Кимрах — сапожники, около Корчевы — коневоды, а Семендяевская волость (Семендяевщина) — булочник да калачник, пряничник да пирожник сплошь и рядом.
Приостановимся и возвратимся немного назад. За Ярославлем ближний город Романов, который одевает всю России нагольными и дублеными бараньими полушубками, а вот и Рыбинск при устье Шексны, имеющей то важное значение, что по ней снабжается наш Петербург волжским хлебом.
Здесь, конечно, надо осмотреться. Здесь кончается красивая Волга с разнообразными берегами, с оживленными селениями, с хлопотливою и шумною жизнью. Дальше до Твери идет мелкая Волга, и народ еще охотливее ищет посторонних заработков и весь уходит либо в Петербург, либо в Москву. Рыбинск — последний узел торгового волжского движения, третий город по богатству и силе изо всех городов, лежащих на Волге, и самая главная хлебная пристань. На несколько верст тянется она по берегу Волги, разделяясь на девять частей, или отдельных пристаней. Хлебных судов собирается так много, что по ним можно перейти, не замочив ноги, с одного берега на другой, как по живому мосту. Имея в глухую пору коренных жителей каких-нибудь тысяч двенадцать — в летнюю пору хлебного каравана в Рыбинске собирается народу больше ста тысяч. Жизнь и ярмарочное движение длятся три месяца, почти все лето. Нижний неохотно торгует хлебом, зная, что впереди этот Рыбинск — всему делу воротило и указчик. По берегу Волги в Рыбинске — свыше двухсот складочных хлебных магазинов, длинные навесы для найма бурлаков на суда, крючников для нагрузки, лоцманов для проводки судов, целые вереницы ларей и столов для продовольствия рабочих пищею. Позади Гостиного двора — ряд, имеющий название обжорного, и бесчисленное множество трактиров и харчевен, в которых вместо бирж собирается торговое купечество совершать крупные и мелкие торговые сделки; низовое купечество — для продажи, верховое — для покупки. Пока хлеб, до продажи, остается на воде и на судах — за чаем и за солянками на берегу в трактирах всю хлебную массу разбивают на разные части. Купцы из Торжка (новоторы) собирают свой караван, ржевские свой, и те, и другие ведут их к Твери и за Тверь. Тихвинцы, накупивши хлеба, перегружают на те барки, которые дойдут вверх до первого от Рыбинска города — Мологи, и рекой Мологой вступят в Тихвинскую систему каналов для раздачи хлеба по бесхлебным спопутным местам и для доставки в Петербург. Третьи поведут хлеб еще дальше до Твери и отсюда рекой Тверцой в третью систему каналов) называемую Вышневолоцкою.
На судах шум, стук и суетня: перегружают хлебный товар, пришедший почти со всех концов России, хлебный спирт, мочальные изделия, корабельный лес и железо, — весь товар, предназначенный для Петербурга. Прямо против города светлеет широкой полосой масса воды, под острым углом вливающаяся в Волгу: это река Шексна, прямой водный путь в Петербург, начало так называемой Мариинской водной системы — с последнего времени самая любимая судохозяевами предпочтительно перед другими двумя системами каналов: Тихвинской и Вышневолоцкой. По Мариинской системе преимущественно направляется тот хлеб, который поедает сам Петербург и отправляет за границу.