— Какая шутиха, что еще за диковина? Расскажи, бабушка! — пристали Маша и Колька.
А Касатку уговаривать не надо — она сама любит поговорить.
— Какая шутиха, говорите? А это девка лесная. Проходят год за годом, а она все не стареет, все у нее шутки да балушки на уме. То зверьком каким обернется, то колесом тележным, а то начнет человека по лесу водить, пока тот из сил не выбьется. Вот так-то и с моим покойным Кузьмой было… Уж не помню теперь, зачем он пошел в Ольховский лес, что-то ему там понадобилось. Может, топорище новое выстругать.
Вот, значит, идет Кузьма опушкой, глядь — белый гриб в сторонке. Да такой крупный, осанистый. Подошел, а это валуй. Плюнул Кузьма с досады, сделал шага два — целый выводок белых увидал. Да все молодые, ядреные. Не выдержал, полез за ними в чащу. Смотрит, а перед ним вместо грибов листья березовые, пожелтелые. Стал он на дорогу выбираться, чертыхается, а дороги все нет и нет. Час проходит, два — нету дороги, как провалилась! «Заблудился», — Кузьма думает. А где там блудить — лесишко шапкой перекинешь. И добро бы ночь была или туман, а то ведь белый день!
Остановился Кузьма и давай считать до тридцати трех. Его покойница-мать научила: «Как что у тебя не заладится — остановись и сосчитай до тридцати трех. Глядишь, господь бог тебя и надоумит». Сосчитал он, и в голове как прояснилось: ведь это же шутиха над ним мудрует! Только подумал так, а в стороне вдруг засмеялся кто-то и вроде коса девичья мелькнула. Оглянулся — никого, лишь березовые ветки качаются. А за березой опушка виднеется. Оказывается, он и блудил-то все время около опушки. Выбрался Кузьма на дорогу — и давай бог ноги, убегать скорей с гиблого места.
— Ба, а откуда она взялась, шутиха эта? — хитро спрашивает Колька.
— Ишь, какой вострый! — засмеялась Касатка. — Все тебе вынь да положь. Ну что ж, слушай, коли охота есть. Так ли было, нет — не знаю, сама не видела, а старики вот что рассказывали.
Давным-давно, в незапамятные времена, жил в нашей деревне плотник. Был он такой искусный мастер, что казалось, его руками водит неведомая сила. Делал он все, что ни заказывали односельчане: кадушки, стулья, грабли, деревянные чашки-ложки, даже трубки для курения.
Все шло хорошо, пока люди не заметили одну особенность: в вещах, изготовленных плотником, они стали узнавать самих себя! У охотницы до чужих секретов деревянный ушат обязательно оказывался с большими ушами, трубка у драчливого мужичонки была похожа на кулак, а у любителя повилять хвостом перед начальством стол стоял на четырех полусогнутых лапах…
Обиделись люди, что плотник читает в их душе, как в открытой книге, и перестали с ним разговаривать. А он тоже был гордый — ушел из деревни и поселился в лесу. Когда же плотнику пришла пора жениться, ни одна девушка из деревни не осмелилась стать его женой. Тогда он упал на колени перед лесной красавицей-елкой и протянул к ней руки:
— Выходи за меня замуж!
Елка и прошелестела ему что-то в ответ — тихо так да нежно. Встал плотник и подарил ей сережки от ясеня, а вместо брошки приколол лесной колокольчик.
Ожила елка, стала женщиной. Взял мастер ее в жены. Со временем родилась у них дочка, такая же красивая и стройная, как ель: с зелеными ресничками-косичками и с глазами, похожими на два блестящих зеленоватых леденца. А от плотника она переняла озорной характер, потому и прозвали ее люди — шутиха. С тех пор она и живет в лесу — вечно молодая, беззаботная…
— Охо-хо, заговорилась я, — сладко зевнула бабушка Касатка. — Бывалыча, на посиделках по очереди рассказывали, друг перед дружкой старались, кто страшнее да заковыристее. Ну-ка, Маша, начинай, касатка… Аль, может, твоя очередь, Лексей? Да ты не задремал ли?
— Нет, — говорю, — детство вспомнилось…
— И-и, касатик, возле печки всегда так. Только уши пошире открывай, она нашепчет, что было и не было…
Проговорили мы в тот вечер долго — и про телевизор забыли! Да и какой телевизор заменит общение с живым человеком? Вот она, бабушка Касатка, ее переспросить можно, словечко вставить, даже поспорить, если с чем-то не согласен. Колька, например, засомневался, что шутиха действительно существует в жизни.
— Врут, поди, люди…
— Не хочешь слушать, как люди врут, ври сам! — засмеялась бабушка.
Смеялась она немного скрипучим, каким-то таинственным смешком, будто тонкой струйкой сыпали и сыпали на пол каленый горох. А вскоре с печки послышалось тихое, почти детское посапывание: бабушка уснула.
Стали укладываться и мы.
— Мам, неужели правда шутиха на свете есть? — не унимался Колька.
— Правда.
— Живая?
— Конечно, живая. Вот она и есть шутиха, — кивнула Шура на спящую Касатку.
— Бабушка? — ахнул Колька. — Но она же старая совсем.
— Какая она старая… Это она притворяется старой. Ты заметил, какие у нее глаза? Молодые-молодые!
Колька примолк: чувствовалось, что он уже почти поверил матери. А я вдруг вспоминаю живые леденцовые глаза бабушки Касатки, вспоминаю, как она смеется, и тоже, как и сын, начинаю верить, что она и есть самая настоящая шутиха — дочь деревенского плотника и лесной красавицы елки.
ЗАГОВОР
Приключилась со мной притча: не думал, не гадал — а в цари угадал! Взялся рассказывать ребятишкам разные истории, а они меня за это царем Горохом прозвали.
Как-то зашел я в сарай за дровами, слышу — за стенкой ребячьи голоса: Витя Мокрый и мой Колька разговаривают. Витя хоть и постарше, но разговор у них идет на равных. Прислушался — обо мне!
— Колька, а почему твоего отца царь Горох зовут? — Витя спрашивает.
— Почему, почему… Он, когда маленький был, царя Гороха видел. Живого.
— Ври больше!
— Чего ври? Ты знаешь, что у нас на Куликовом поле целая деревня пропала — Гороховка? В старину она одна тут и стояла. Когда татарская орда шла на Москву, все на пути сжигала. Вот и Гороховку хотели сжечь. А она прямо на глазах пропала.
— Куда ж она делась?
— А я почем знаю. Говорят, до сих пор еще где-то тут стоит. Идет человек по Куликову полю, глядит — впереди дымок вьется и люди вроде бы разговаривают, петухи поют. Подойдет поближе — ничего нет, одна трава шумит.
А папка мой эту деревню видел. Он говорит: я тридцать лет про этот случай молчал, потому что все равно бы люди не поверили. Уж больно просто все вышло. Искал он лошадь да заблудился. Шел-шел по тропинке и зашел в какую-то деревушку. Там и было-то избы четыре или пять, не больше. А кругом тишина такая — жуть берет! Ни собака не тявкнет, ни петух не пропоет. Вот тут он его и увидал…
— Царя Гороха?
— Ну да, кого же еще.
— И какой же он, этот царь? — насмешливо шмыгал носом Витя Мокрый.
— Какой… Так, старичок. Зеленый весь — и волосы зеленые, и мундир. И пуговицы на мундире в четыре ряда, и все мелкие как горошины.
— Может, это дезертир какой скрывался, — предположил Витя.
— Сам ты дезертир! Слушай дальше. Папка ему говорит:
«Какой ты, дедушка, старый, весь мохом оброс, позеленел».
А царь Горох смеется:
«Старый месяц тож в дело идет — бог на звезды крошит».
Затем стал расспрашивать — кто ты, мальчик, да откуда, да что больше всего на свете любишь.
«Кашу с молоком люблю, — папка отвечает. — И еще сказки слушать. А как узнаю новую сказку, другим ее хочется рассказать».
Тут царь Горох обрадовался и хлопнул папку по плечу:
«Вот за это я подарю тебе свое имя! Только не сейчас, а когда вырастешь».
И видишь — не соврал!
— Ну а что потом-то было? — Витя спрашивает.
— А ничего не было… Очнулся папка, глядит, а перед ним вместо деревни — копны гороховой соломы в лощине стоят. И сам он сидит возле копны, а рядом с ним лошадь пасется. Обратал он ее и домой приехал.
— И все?
— И все.
— Да, врать ты умеешь.
— Врать? Да мне все это сам папка рассказывал! Почему же, ты думаешь, у нас в огороде такой крупный горох родится? И бобы, и морковка. Царь Горох папке тайное слово сказал — вот почему.