— А может, наоборот — от несчастий убережет? — посмеивался Найденов.
— Воля твоя, Кузьма Николаич, ты человек ученый, но смеяться над этим не стоит.
— Я и не смеюсь…
Легенду о Берегине, которая живет на Куликовом поле, он знал, но все-таки решил попотешить старух, спросил:
— А что это за Берегиня такая?
— Будто не знаешь?
— Да слыхал краем уха… Но хотелось бы поточнее узнать.
И старухи охотно рассказали ему про Берегиню.
— Видал на берегу Непрядвы старую ветлу? А рядом большой валун, похожий на каменную лошадь. Так вот эта ветла когда-то была женщиной, праматерью человеческой. Много у нее было детей, очень много… Сунет праматерь человеческая левую руку за пазуху и вынет оттуда девочку. Сунет правую — и вынет мальчика. Но левой рукой за пазуху неудобно лазить, вот она все мальчиков и вынимала.
И вырастали из ребят богатыри. Подрастут, сядут на коня — ив путь. Но обратно никто из них не возвращался. Тогда села и мать на коня, решила посмотреть, как ее дети обживают пустую землю. Ехала, ехала, и что же видит? В чистом поле, на вольной воле сыновья ее убивают друг друга! Застонала праматерь человеческая… И такая тоска была в ее голосе, что конь под ней тут же окаменел. А она соскочила на землю и кинулась спасать сыновей. Но не многих удалось спасти, лишь тех, кого в охапку схватила. Они и заселили потом нашу землю. А остальные повернули коней и кинулись от матери прочь. Но и в дороге братья продолжали биться, пока совсем не истребили Друг друга…
Поседела праматерь человеческая и с горя превратилась в ветлу. Так по сей день и стоит эта корявая ветла на берегу Непрядвы, много веков стоит. И люди называют ее Берегиня.
Не потому ли и полюбились народу ветлы? По деревням возле каждой избы шумят! Дерево вроде бы слабое, а живучее. Отломит ветром сучок, воткнется он где-нибудь в землю на берегу ручья — и глядь, уже корешки пустил, новая ветелочка растет.
А праматерь человеческая, если людям грозит беда, принимает свой прежний облик и ходит по земле — предупреждает. Выйдет в красном платье — значит, быть войне. В черном — к мору и повальным болезням. А если появится в зеленом платье, тут радоваться надо: урожай будет богатым. Вот, Кузьма Николаич, какая она, Берегиня. А ты ее именем дочку назвал. Не стоило бы…
— Да почему же? — недоумевал Найденов.
— Во, все ему разжуй да в рот положи. Что ж ты в таком случае ее Москвой не назвал? Москва Кузьми-нишна — ишь как звонко!
— Неловко как-то.
— То-то и оно, что неловко. Есть имена, которые беречь надо пуще глаза. Или, на худой конец, как праздничную рубаху. Начни ее трепать и в будни, и в праздники — живо замызгаешь!..
И вот ведь — накудахтали старые, напророчили. Когда маленькой Берегине Найденовой исполнилось пять лет, она неожиданно пропала. Куда ребенок может деться в деревне? Здесь все на виду. Не город, не дремучий лес — чистое поле вокруг. А Найденовы с ног сбились, всех соседей обежали, во все колодцы заглянули, не свалилась ли ненароком, — нигде нет девочки. Мать и братья ходят зареванные, у отца тоже скулы заострились. Мужики поднялись на помощь, пруды и речки бреднем обшаривают, школьники прохожих-проезжих расспрашивают.
Ночь на дворе, а Ключевка наша не спит, вся округа горит-сверкает от фонарей и автомобильных фар. Но если не нашли днем, ночью разве найдешь?..
А утром пастух из соседней деревни рассказал, что видел в поле незнакомую женщину с маленькой девочкой, и вроде похожа была та девочка на Берегиню Найденову, учителеву дочку.
— А что за женщина?
— Да я сначала подумал, что это мать с девочкой идет, — виновато говорил пастух, — вот и не обратил внимания…
Старухи и зашептались: это же Берегиня увела девчонку! Предупреждали ведь, что нельзя давать ей такое имя, — не послушался отец…
Нашел сестренку один из братьев. И не где-то в поле, а почти возле дома, на стогу сена. Уткнулась лицом в кулачок и спит, а в кулачке васильки зажаты.
Оказывается, девочка собирала за огородами цветы, да испугалась большой собаки. Спряталась она от нее во ржи, шла-шла и заблудилась…
Народу в избу к Найденовым набилось — не протолкнуться. Особенно много ребятишек.
— А собака-то какая — черная, рыжая? — любопытничали они.
— Лохма-атая собака, — рассказывала девочка. — А голова у нее, как у человека: усатая…
Мальчишки, а за ними и взрослые, улыбнулись: мало ли что ребенку со страху померещится! А потом кто-то догадался: ведь это наверняка был Сима Заноза! Молодые огурчики пошли, вот он и сторожит огород. Тузик его на мальчишек не лает, они его приручили, так Сима что придумал: наденет вывернутую шубу, встанет на четвереньки и брешет по-собачьи…
И пошли разговоры, шутки, смех!
— Охо-хо, — вздыхали старухи. — То сами боимся, то других пугаем, а доброе слово и молвить некогда…
— Берегинюшка, ну а как же ты домой пришла? — спрашивала мать, поминутно целуя дочку и не спуская ее с колен.
— Меня тетя привела.
— Какая тетя?
— Не знаю… Я шла и плакала, шла и плакала, а кругом рожь и облака… Потом тетя взяла меня за руку и привела к нашей деревне. Дальше, говорит, ты одна добежишь, а то я на автобус спешу. Вот и все.
Больше девочка ничего не помнила — видать, заспала.
— А какая из себя эта тетя лицом? — все допытывалась мать.
Девочка наморщила лоб, потом оглядела людей, горницу, задержалась взглядом на плакате «Родина-мать зовет!» и сказала:
— Вот такая… Только платье на ней было другое. Зеленое-зеленое, цветочками…
Долго в тот раз засиделись люди у Найденовых. Пили чай с огородной мятой — кто из чашек, кто из стаканов, кто из железных кружек — и вспоминали разные истории. Конечно, рассказывали и про Берегиню. И только сам хозяин помалкивал, внимательно слушал всех да поглаживал на затылке вихорок, похожий на петушиный хвост. Я подумал, что в детстве наверняка его дразнили Петухом за этот вихорок, и хотел уж было спросить, так ли это. Но Кузьма Николаич заговорил сам — и опять про Берегиню.
— Сказки сказками, а ведь меня когда-то тоже Берегиня спасла, — застенчиво улыбнулся он. — И добру научила, и в люди вывела… Если хотите, расскажу.
Мы, конечно, хотели, особенно ребятишки, и Найденов стал рассказывать.
— Все вы знаете наш старинный Дедославль. Городок как городок, тихий, деревянный, только и знаменит своим базаром да репчатым луком. После войны на этом базаре шныряло много малолетних беспризорников. Играли в карты, клянчили у мужиков махорку, дрались, воровали у зазевавшихся торговок картофельные лепешки и яблоки. В общем, вольница: что ни хвать — то еж да ерш.
И только когда на базаре появлялась седая женщина в солдатских ботинках и с суковатой палкой в руках, беспризорники разбегались кто куда. У них перед ней был прямо-таки суеверный страх. Если кто-нибудь из сорванцов попадал к этой женщине в руки, то она его уж не отпускала. Посмотрит в глаза — и становится недавний «ежик» тихим да смирным, гладь его хоть по шерсти, хоть против шерсти — не уколешься. Уведет с собой — и на одного беспризорника на базаре становится меньше.
Мальчишки узнали, что живет она в Темном переулке, в большом деревянном доме под номером тринадцать. «Ну и адресок, — шептались они, — в самый раз для такой ведьмы».
А жители городка прозвали эту женщину Берегиней…
Вскоре среди беспризорников прошел слух, что в Дедославле открылся интернат для детей погибших фронтовиков. Принимали туда мальчиков от семи до одиннадцати лет. Но где бы вы думали? В том самом Темном переулке, в доме номер тринадцать! Потом они разузнали, что Берегиня отдала свой дом интернатовцам под общежитие. Отдала вместе с садом и огородом, а сама стала работать у них поварихой. Была она одинокая: муж и четверо сыновей погибли на фронте…
Темный переулок вполне оправдывал свое название. Он, по-моему, и сейчас освещается всего двумя фонарями, а после войны там вообще было гиблое место. Среди драчунов мальчишек даже ходила грозная поговорка: «Погоди, я тебя встречу в Темном переулке!»