Я казалась себе матрёшкой. Во мне колотилась обжигающая тревога, я колотила в безнадёжно парализованные двери лифта. Лифт раскачивался от моего напора. А дом невозмутимо замер под сумеречными облаками и ничем не обнажал беспокойства, таящегося в самом сердце его кирпичного организма.
Электричество запустили спустя несколько часов. К тому времени Устимки во дворе не было.
До самого утра я пыталась успокоиться надеждой на то, что няня поспела вовремя и, выловив из лужи, увела его куда-нибудь с собой.
2.Я на базаре работаю. У меня в подчинении два овощных ряда, контейнер с крупами и престижный лоток с цитрусом, фиником и подобным тому фельдиперцем. У меня авокадо дешевле, чем в Африке! Эту дрянь, конечно, не всякий клиент берёт. Я, например, люблю обыкновенную абрикоску. А престиж — это для рекламы.
Жизнь, к сожалению, не математика. В ней ошибок даже достаточней правил. Вот, к примеру, шёл я себе с базара. Рыбки купил вяленой с тортиком. Хотя, конечно не купил, а со своими ребятами договорился, у нас на базаре свои калькуляции. Короче, шёл себе домой. Вижу — пацанёнок в жёлтом костюмчике в ногах плещется. Вроде как попрошайка. Такой мелкий, едва ходить наумелся, а уже нищий. И с дороги, что главное, не сходит. Жалко, думаю. Надо булку, что ли, ему купить, а то не отцепится. Их этому делу в пелёнках ещё натаскивают.
— Ладно, — говорю. — Как зовут?
— Устимка, — отвечает. «Где я его видел?» — думаю. Что-то мыка знакомая. Аж в пузе запекло.
— Где я тебя видел? — спрашиваю. А он так конкретно и выдаёт:
— Ты в моём доме зывёшь.
— Надькин сын, что ли? Которая на промрынок штаны-юбки возит?
— Мама в Тутию за товаом поехава, — серьёзно сообщил пацан.
— Ух ты ё. Что ж ты сам, такой грязный, здесь делаешь?
— Я гуяю.
Глянул я туда-сюда по сторонам — и точно — сам гуляет. Да и какой родитель такую неопрятность в дите допустит? Ну и повезло ему, думаю. Потерялся соседыш и на меня выскочил. Взрослому тут недалеко, а для дитя — смертельное расстояние.
И тут подходит этот ёж киношный. В клёшиках, с бородочкой, лохматый, как буратино. Я вообще таких не очень-то понимаю. И вежливенько так, давай знакомиться. Я, типа, ассистент режиссёра, мы там муйню какую-то снимаем, тыры-пыры. Разрешите представиться — Толик Семёнов. Очень приятно, говорю, — Миха.
— А молодого человека как называют? — заслюнявил Толик и потянулся к Устимке. Тот сказал. И Толик начал его умасливать: — Хочешь сняться в рекламе, Устимка?
— Хочу, — обрадовался детёныш, слабо понимая, на что соглашается.
— Это мой сосед — вмешался я. Он заблудился, и мы идём домой.
— Минуточку, Михаил, вы коньяк пьёте?
Сам не знаю как он меня развёл. Наверное, это у них профессиональное. Мы зашли в бадэгу. Он взял бутылку «Десны» и пирожное для Устимки. Оказалось, что неподалёку расположилась съёмочная группа, в которой Толик ишачил ассистентом. Что именно рекламировал будущий ролик, я так и не спросил. Главным было то, что заказчику приспичился ангелочек. Мамаша малолетки, утверждённого на роль купидона, не удовлетворилась гонораром, обиделась, и с типажом под мышкой укатила. Съёмочный день у киношников был оплачен. Всё, как у них водится — режиссёр в бешенстве, помощники в запарке. Толик посеменил накатить сотку, чтобы расслабить нервы и напоролся на нас с Устимкой. Устимку отмыли и прикошачили к его голове нимб. Толик пообещал, что съёмка займёт не больше часа.
Уже стемнело, когда Устимку одели в крылья из куриных перьев. Я выполз на улицу — в павильоне воняло кислым. Купил пива, хлопнул ещё двести пятьдесят, сел покурить в каком-то парке, или хрен его знает где. Слышу — орёт кто-то как недопиленный. Смотрю — несётся Шима, барыга один, нас типок с базара перезнакомил. Клиент — чистый клоун. Коноплю в заброшенном детсадике растить выдумал. С агрономией у него чётко — дерьмо для подкормки, лунный календарь. Шала опупенная получается — стандарт на шестерых, и по цене сходно. Тот садик четыре года назад выселили — он раньше сталепрокатному заводу принадлежал. В нём детей металлургов дрессировали. Завод обанкротился, рабочих пораспускали, а садик бесхозно рушится. Вот у Шимы там и плантарь в клумбах. Несётся тот Шима, зелёный, шо помидора, глаза на выверте — и ко мне. Честь отдал и муть какую-то чешет: «Здравия желаю, Георгий Константинович. Мне дедушка про вас рассказывал». «Алё, пацан, — говорю, — ты что же, меня не помнишь?» Зрачки, вижу, огромные, рожа безмозглая, обштырился, видно, дружбан, до присмерти. Я и сам уже пьяный, еле на ногах вращаюсь — цирк, в общем, гуманитарный. Клемануло, короче, и дал я ему в дыню. А он, что б вы думали? «Спасибо вам, — говорит, — за всё человечество!» И, раскланиваясь, умёлся. «Во дурак, — думаю, что с братвой наркота делает!»