Мы стоим у надгробий. Недалеко друг от друга, но все же разрозненно. А в наушниках женский голос говорит: посмотрите на могильную плиту, прочитайте на ней имя человека, годы его жизни. Вам уже исполнилось больше, чем ему, когда он умер? Или меньше? Представьте себе, во что превратились его глаза, его рот, его тело. А во что вы сами превратитесь, когда ляжете сюда же. Голос, устроивший нам это memento mori, – не дух умершего, как кажется поначалу, а скорее искусственный разум. В какой-то момент он говорит: сейчас вы услышите фрагмент из фильма, который пояснит вам, кто был моим предшественником. После чего звучит отрывок из «Космической одиссеи 2001 года» Стэнли Кубрика: разговор с компьютером HAL 9000. Дальше, ведомые загадочным голосом, мы выйдем с кладбища в город, из смерти – в жизнь. Пройдем по его улицам, спустимся на автопарковку, заглянем в супермаркет, посетим университет, присядем в церкви (тут женский голос сменится мужским, представившимся Петром: всякие библейские ассоциации произвольны), завершим свой путь в оперном театре.
Голос руководит нами. Он предлагает разглядеть повнимательнее самые обыденные вещи – продавца в супермаркете, трещины на стенах домов, тех, кто идет с нами рядом. Он предупреждает, что мы сами сейчас стали объектом созерцания тех, кто примостился за нами. В какой-то момент он своими инструкциями даже превратит наше сообщество разрозненных индивидуумов в некую политическую демонстрацию. В финале, словно бы предлагая суррогат бессмертия, искусственный интеллект создаст иллюзию нашего вознесения: с балкона оперного театра мы взлетаем над Авиньоном на облаке. Закрой глаза и лети!
Бродя по знакомому городу, вдруг ловишь себя на мысли, что многого не замечал в нем. Домысливаешь то, что сказал тебе голос. Достраиваешь то, что придумал Кэги. И как-то особенно остро ощущаешь хрупкость всего, что тебя окружает, – вот этих платанов, этих фасадов, этих фонтанов, этой травы. А особенно – свою собственную.
Р. S. Кстати, первое, что видишь, прибыв на Авиньонский вокзал, – постеры с лицом Пьера Ришара, анонсирующие спектакль «Pierre Richard III». Они висят посреди других постеров авиньонской оф-программы (в спектаклях которой до сих пор разгуливают клоуны в смешных париках и словно сошедшие со страниц исторического учебника люди в костюмах испанских грандов с деревянными мечами), и поначалу не веришь собственным глазам. То, что всемирно известный комик затесался посреди фестивальных маргиналов, кажется абсурдом. Но его бенефисное шоу, каким бы оно ни было, наверняка и впрямь обнаружит куда больше общего с театральной периферией оф-программы, где артист остался просто совокупностью неких профессиональных умений, а зритель – их пассивным созерцателем, чем с программой основного фестиваля, где едва ли не каждый, даже самый плохой, спектакль все чаще оказывается частью мучительного пути от театра к жизнетворчеству.
Рихард Вагнер как новый святой православной церкви
13/03/2015
Любите ли вы классику так, как любят ее россияне? Вы, певучие итальянцы и ироничные англичане! Ты, проницательный галл, и ты, сумрачный германец! Когда много лет назад я постигла всю необъятную широту и всю глубину этой любви, перед моим взором вдруг пронеслось будущее России. Я воочию увидела ее новые земли – цветущий «Крымнаш» и полыхающий зарницами Донбасс. Я услышала пьянящие запахи «Русской весны». Я словно побывала на судебных процессах над режиссерами-«богохульниками». Особенно на процессе по поводу постановки Тимофеем Кулябиным «Тангейзера» в Новосибирском театре оперы и балета.
Что общего между очевидной фашизацией страны и почитанием классических произведений? На первый взгляд, не так уж много. Но это только на первый взгляд.
Страстная, самозабвенная, истеричная любовь к классике – это в России давно уже не любовь к прекрасному. Это любовь к чему-то застывшему, непререкаемому и цементирующему все общество – от детского сада до творческих вузов и от прачечных до Министерства культуры.
Да что там Министерство культуры! На защиту классики встала даже такая мощная институция, как РПЦ. Возьмем для примера председателя Синодального информационного отдела Русской православной церкви Владимира Легойду, категорически не одобрившего спектакль Тимофея Кулябина, который он, по старой российской традиции, конечно же, не видел. Мнение Легойды можно фактически считать официальной точкой зрения РПЦ, и если бы ее иерархов взволновало в постановке исключительно поругание религиозных символов (на самом деле, мнимое поругание, но не о том речь), мой возмущенный разум еще как-то мог бы это вместить. Но г-н Легойда негодует по поводу художественных аспектов спектакля.