С началом эпохи Муромачи связи с населением стали более тесными. Провинциальные храмы стали своего рода проводниками учения по всей стране. Наиболее известные дзэнские наставники проповедовали японский стиль (кана-хёго), доступный для понимания неграмотных слоев населения. Благодаря этому аутентичное дзэнское учение без ущерба для основных положений доктрины распространилось повсюду. Метафизическая сущность доктрины по-прежнему оставалась все той же — достижение природы Будды и обретение разума Будды.
Не отличаясь большой оригинальностью, наставники того времени повторяли старые тезисы, давали прежние психологические советы и использовали былую терминологию. В поэзии того времени практически не появляется новых мотивов и не используются новые художественные приемы. Тем более поражают воображение энтузиазм и рвение наставников, которые воспламеняли сердца своих учеников. Однако в процессе исторического развития никогда не удавалось избежать досадных ошибок. Путь популяризации, который становится путем посредственности и упрощения, нередко становится коротким. В конце этого периода многие дзэн-ские наставники стали сочувственно относиться к людским слабостям и перешли ту грань, что отделяет Закон Будды от мирских способов решения человеческих проблем.
В методиках того времени китайские элементы практики отходят на второй план. Отказываясь от привычных парадоксальных утверждений, наставники начинают рассуждать о дзэн как о некой понятийной категории. Они говорят об интеллектуальной ценности учения и дают методические рекомендации. Вольно толкуя доктрину о прямой трансформации сознания, они оставляли место для интерпретации сутр. Мусе, наиболее выдающийся деятель раннего периода Муромачи, искусно облек свое учение в японские одежды и сделал его доступным для всеобщего понимания. В его главной работе — «Мусю-мондё» — сущность дзэн объясняется в форме вопросов и ответов. Так же как и в случае с Догэном, его вера развивалась на основе осознания преходящей сущности всего мирского, что впоследствии дало импульс к духовному озарению.
Сердце верующего впервые пробуждается, когда он «…приходит к осознанию непостоянства вещей и отказывается от честолюбивых и корыстных устремлений. Вчерашние мысли улетучиваются, а сегодняшняя жизнь становится несущественной. Дыхание жизни нарушается, стар и млад, и все живое должно погибнуть. Число мертвых возрастает, расцветающие бутоны увядают, и листья падают с деревьев. Все вещи, подобно морской пене, являются лишь сновидением. Подобно тому как Рыба начинает трепыхаться на мелководье с отливом, так и жизнь угасает на исходе дня. Родители и дети, мужья и жены, которые любят друг друга, не могут продолжать земной путь вместе. Какова же цена высокой должности и богатства? Угром щеки покрывает румянец, но в ночи остаются лишь кожа да кости. Не доверять преходящей природе вещей, но следовать Пути Будды — значит пробудить сознание, страждущее Пути и веры в благородный Закон».
Очевидно, в этих строках нет ничего оригинального. Теvi не менее можно предположить, что Мусе пережил и понял то, о чем он пишет. Вдохновляемый искренней верой в Будду и придерживаясь синкретических тенденций своего времени по отношению к японским ками (богам) как воплощениям (аватарам) первичного Хото-кэ или Будды, он пытается привести в соответствие родной синтоистский культ с буддийским учением. Поэтому неизбежный кармический закон распространяется как на ками, так и на Хотокэ. Далее он пишет: «Можно быть уверенным в том, что даже ками и Хотокэ не избегут возмездия в мире грядущем. Если сердце человека благородно и честно, оно соответствует благородному сердцу ками и даже без молитвы станет символом признания. Ками и Хотокэ нераздельны так же, как вода и волна. Один ками подобен десяти тысячам, а все ками подобны одному. Следует поклоняться ками, ибо они повсеместно присутствуют во вселенной. Сердца живых существ, сердца ками и Хотокэ неизменны. Невидимые, они появляются на небесах и на земле; они молчаливо присутствуют в траве и деревьях, в облаках и ветре. Вне сердец живых существ ками не существуют. Почитать ками — значит почитать сердце. Послушное сердце подобно бесконечному космосу».
В то время как Мусе стал центральной фигурой в Киото, более популярные наставники, Бассуй (1327–1387) и Гэттан (1326–1389), трудились в провинции. Они пользовались простым идеографически-силлабическим письмом (так называемым кана) и не проводили различий между собой и паствой. Невзирая на строгую приверженность законам Будды, они не отвергали мирских потребностей. Но просветление почиталось превыше всего остального, ибо «все вещи, отраженные в сознании, должны иссекаться на части алмазным мечом. Когда мирские вещи заявляют о себе, их следует отринуть. Когда о себе заявляют вещи из мира Будды, их также следует отринуть». Просветление подобно пробуждению от сна: «В этот момент [просветления] на засохшем дереве расцветают цветы и загорается лед. В этот момент вещи мира Будды и мира земного, все добро и все зло подобны вчерашнему сну. Появляется лишь Будда первозданной природы».
Бассуй изложил сложную доктрину вселенского Будды доступным и выразительным языком. Однажды он привнес умиротворение в душу умирающего человека, указав ему на пустотность всего сущего, нереальность самой болезни и возвышенность природы Будды над болью и страданием:
«Природа Будды, свойственная твоему сознанию, ни рождается, ни умирает, ни существует, ни не существует; она ни пустотна, ни облечена в какую-либо форму. Она не испытывает ни удовольствия, ни боли. Если ты хочешь знать, но не знаешь, что это такое, то в своей немощи испытаешь боль, и если ты сосредоточишься на том, что есть твое сознание, которое испытывает страдание, то эта мысль не оставит места для других мыслей, желаний и вопросов; если же твое сознание растворится в эфире подобно облаку и станет пустотным, то ты порвешь цепь перерождений и достигнешь внезапного освобождения».
Гэттан же и пальцем не пошевелил для того, чтобы объяснить сущность основной доктрины дзэн своей прихожанке. Этот убежденный буддист потворствовал экзотерической форме ее религиозною служения, подразумевавшей веру в Чистую землю Будды, в рай и ад. В одном из своих писем Гэттан подчеркивает пустотность подобных понятий и ссылается на высокоценимую им «Лотосовую сутру». Своему ученику-мирянину он объясняет сущность самоотверженного пути к просветлению:
«Во время дзадзэн с самого начала следует сосредоточиваться лишь на одном — на озарении Закона Будды; при этом сознание должно быть свободным от всех мыслей. Если разум использует всю энергию для очищения Закона Будды, он забудет о себе. Когда исчезает все, за исключением позы и движения тела в дзадзэн, внезапно возникает мгновение, подобное пробуждению ото сна. В этот момент исчезает привязанность к любым понятиям, будь то концепция бытия или небытия, становления или угасания, и открывается путь обретения истинной свободы».
Просветление остается в повседневной жизни, возвышаясь как над Законом Будды, так и над мирскими законами. Гэттан стремится направить даже учеников-мирян к высшему уровню просветления.