Снаружи-то Шайтан выхолен, хоть бантик привязывай, а нутром, видно, совсем похирел: темная туча вышла на прогалину, а не Шайтан. Башка лохматая опущена, хвост волочится, лапа об лапу запинается. Идет и с подвывом чуток потявкивает. Вроде спит космарь на ходу и видит страшный сон…
И вот тебе сон его да вознамерился образоваться над белым настилом… да въяви! И не только перед Шайтаном вздумалось ему представиться, а и Санька из-за куста увидела, как вышла-появилась с другой стороны площадки да поднялась на нее недавно утопшая в зыбунах Андрона Кумань! Но какая она стала! Санька и не думала никогда, что барское платье да показная осанка до такой чужой красоты могут изменить человека!
Среди лобного места стояла царица!
Так подумалось Саньке, хотя отроду не видела она помазанниц божьих даже на картинке.
Короны, как положено царицам, на голове ее, правда, никакой не было, зато разголехонькая ее шея была занавешена таким богатым ожерельем, каких и придумать-то сразу не знаешь как…
Поначалу измертво-снеговая Андрона, эта Явлена, в короткую минуту приняла живую, человеческую окраску и медленно подняла опущенные веки…
Вот тогда-то Санькина душа и поменяла начальный свой восторг на болезненный озноб. А сама хозяйка этой души чуть было не завалилась со страху в заросли, поскольку глаза Явленины не имели ни белков, ни зрачков — они были всплошную залиты такою яркой краснотой, ровно бы под черепом осанистой “царицы” пылал жаркий костер. Однако пламени костра не давали вырваться наружу прозрачные меж ее век заставки.
Сатана!
Догадка Санькина подтвердилась еще и Явлениным голосом.
Он, хотя и пошибал на человеческий, но было в нем столь много понапехано высокомерия да самомнения, что, казалось, должен вот-вот лопнуть и разразиться над землею громовым раскатом…
А сатана тем временем говорила Шайтану:
— Вот уж не думала, что ты окажешь себя столь неблагодарным. Я уже отпустила тебя только Никитка проводить-выручить. А ты и сам ушел. Вот теперь пришлось мне из-за тебя и парнишонку на болото забрать. Так что вперед знай: ты упрям, а я упрямее. Ты, знаю, хотел бы, чтобы я воротила тебе твой собачий, разум? Нет! Этому никогда не бывать. Только с моим отбытием, либо со смертью возможно всему стать на свои места. Но пока я тут, на вашей земле, мне необходим помощник с твоим чутьем, пониманием и сноровкою. Но для роли моего доверенного в тебе мало было природного соображения. Вот почему я поменяла его на разум бывшего твоего хозяина. Видишь ли, человек в подручные мне не годится. Володей Кумань не менее разговорчив, чем остальные люди. А я не желаю, чтобы кто-то обо мне узнал больше нужного. Да и сердцем своим человек настолько глуп, что страшится любой непонятности. А этот великий страх невежества толкает его уничтожить все для него непостижимое, неподатливое. К тому же он еще и труслив. Потому-то, для уничтожения нежелаемого, он часто покупает невежество ближнего И чем глупее человек, тем он продажней, тем безжалостней. Жизнь на такой основе тормозит развитие земного разума. Тебе даже представить мудрено, как далек рассудок землян от того совершенства, когда его направленная сила обретет умение присваивать волю низших, творить из недоумков счастливых рабов одним лишь только желанием воли…
Глаза дьяволицы, по мере изменения ее настроения, резко меняли цвет огня. То они полыхали пожаром, то рдели закатным заревом, то плескались блестками неспокойной реки, а то вдруг сквозили такою чернотой, что втягивали в себя на время Санькину память. Моменты такие были, правда, коротки и только потому, видать, Санька не выскакивала из-за куста, не шла на белый настил покорствовать дьяволице…
— Примером счастливого раба можете послужить на земле вы, собаки, — продолжала высказываться тем временем Явлена. Одна беда — соображения в вас маловато. Вот почему была я вынуждена поменять твой песий толк на Володеев. Зато жене Володеевой я оставила ее полный разум. Воспользовалась только ее телом. Ты должен понять, что прежней своей плотью, появись такой среди землян, я бы вызвала конец света, как у вас говорят. Люди бы с ума посходили. А теперь? Кто поймет, что я не человек? Глаза выдадут? Но глазами с Андроною я поменяться не смогу. Без своих глаз я — ничто. Они излучатели воли моей! Ну, это — невеликая беда. Во взгляде моем и таится самая главная опасность для землян: он парализует волю в один миг. Всякий, посмевший глянуть на меня в упор, останется ничтожеством, пока я того хочу! А я вольна длить и свою и чужую жизнь сколько угодно…
Глаза ее вновь полыхнули черным огнем, затем вспыхнули солнцем и она воскликнула:
— Скоро, очень скоро я подчиню себе все земное невежество и тогда… Пусть только попробуют сунуться ко мне, те, которые ищут меня во Вселенной! Я двину на них полчища подвластной мне глупости. О, направленная костность! Она способна пожрать собственное дитя…
Явлена расхохоталась хмельно, как пьяный барин. А потом призналась Шайтану:
— Вот видишь, тебе я могу сказать все. Этим ты для меня и хорош: все понимаешь, но ничего, никому не сумеешь разболтать. Могу доверить тебе еще большее. Последнее мое открытие позволило мне бывать среди моих преследователей! — При этом она уставила палец в небо. — Знать их помыслы, определять место в пространстве. И они, — опять расхохоталась она, — они посмели со мною спорить! Хочешь, — вдруг спросила Шайтана Явлена, — я теперь же, сейчас перенесу сюда, — указала она на помост, — их полное подобие? Хочешь? — повторила она и стала пояснять. — Только тебе не услыхать их голосов. Они говорят на столь высоком охвате звука, которого земной слух не достигает. Да и не вынесли бы земные нервы этих звуков. Но хватит с тебя и увиденного. Только — ни гу-гу! Иначе беда! Поток зримого способен захватить волны твоего голоса и вместе с тобою унести в простор вселенной!
Тут бы, на Шайтановом месте, кто угодно закаменел. Явлена же тронула рукой богатое свое ожерелье, побежала кончиками пальцев по его камушкам… Как бы в ответ по белому настилу заплясали радужным многоцветьем быстрые искорки. Когда же огневые брызги принялись свой перепляс замедлять, Санька узрела, как над всем простором лобного места взялись образовываться из ничего какие-то сусеки что-ли, сундуки ли высокие. Они имели наклонные крышки, усыпанные сплошными опять же огоньками да еще кнопками разными, в добрый ноготь величиной…
Скоро предстала перед тайно глядящей Санькою не то лавка торговая какая, не то контора. Она была обустроена вкруговую этими самыми кнопчатыми сусеками по всему белому настилу.
Как раз против Саньки хорошо так пришелся проем между надстроек: вся середка конторы оказалась видна. И на той на середке теперь не было никакой Андроны-Явлены, никакого Шайтана. Так, вроде туман какой-то витал над тем местом и все. И больше ничего! Зато уже стояли там и бегали через туман напрямки те самые оборотни, один из которых прошлой ночью уманил на проклятое болото сонного Никитка. Только теперь оборотни не показались Саньке столь страшными. То, что в ночной темноте было принято ею за бесперую, мокрую кожу огромного птенца, при свете косматых лун оказалось хотя и странной, но очень даже допустимой одеждою. Под просторным ее покроем без труда угадывались подвижные, приземистые тела с большущими ступнями в мягкой обутке. Голыми при такой одежде оставались только совсем бесцветные, длиннопалые руки, да головы, круглые, как шапошный болван, и, точно как он же, безволосые.
На месте наших скул, головы те пошевеливали какими-то тонкими, жаберными решетками. Может, они дышали через них, а может, слушали друг дружку таким способом, поскольку ни носа человеческого, ни ушей на тех головах не было. Вот рот, хотя и полностью безгубый, находился на своем месте. И глаза тоже находились во лбу. Прорезью своей такие же точно, как наши, они не имели ни ресниц, ни бровей. А изнутри были заполнены тем же самым дьявольским огнем, который только что полыхал за прозрачными заставками в очах Явлены.