477
Перед ним стоит его тетка, в ночном чепце с большим красным бантом и в белой кофте. - Платоша! - с трудом проговорил он. - Это вы? - Это я, ответила Платонида Ивановна. - Я, Яшененочек, я. - Зачем вы пришли?
- Да ты меня разбудил. Сперва все как будто стонал... а патом вдруг как закричишь: "Спасите! помогите!" - Я кричал?
- Да; кричал - и хрипло так: "Спасите!" Я подумала: Господи! Уж не болен ли он? Я и вошла. Ты здоров? - Совершенно здоров.
- Ну, значит, тебе дурной сон приснился. Хочешь, ладанком покурю?
Аратов еще раз пристально вгладелся в тетку - и громко засмеялся... Фигура доброй старушки в чепце и кофте, с испуганным, вытянутым лицом, была действительно очень забавна. Все то таинственное, что его окружало, что давило его - все эти чары разлетались разом.
- Нет, Платоша, голубушка, не надо, - промолвил он. - Извините, пожалуйста, что я нехотя вас потревожил. Почивайте спокойно - и я усну.
Платонида Ивановна постояла еще немного на месте, показала на свечку, поворчала: зачем, мол, не гасишь... долго ли до беды! - и, уходя, не могла удержаться, чтобы хоть издали, да не перекрестить его.
Аратов немедленно заснул - и спал до.утра. Он и встал в хорошем расположении духа... хотя ему и было жаль чего-то... Он чувствовал себя легко и свободно. "Экие романтические затеи, подумаешь", говорил он самому себе с улыбкой. Он ни разу не взглянул ни на стереоскоп, ни на вырванный им листик. Однако тотчас после завтрака отправился к КупферУ. Что его туда влекло... он сознавал смутно.
XVI
Аратов застал своего сангвинического приятеля дома. Поболтал с ним немного, попрекнул ему, что он совсем их с теткой забывает, - выслушал новые похвалы золотой женщине, княгине, от которой Купфер только что получил из
478
Ярославля ермолку, вышитую рыбьей чешуей... и вдруг, усевшись перед Купфером и глядя ему прямо в глаза, объявил, что ездил в Казань. - Ты ездил в Казань? Это зачем?
- Да вот хотел собрать сведения об этой... Кларе ' Милич. - О той, что отравилась? -Да. Купфер покачал головою.
- Вишь ты какой! А еще тихоня! Тысячу верст отломал туда и сюда... из-за чего? А? И хоть бы женский интерес туг был какой! Тогда я все понимаю! все! всякие безумства! - Купфер взъерошил себе волосы. - Но чтобы одни материалы ' собирать - как это у вас говорится - у ученых мужей... Слуга покорный! На это существует статистический комитет! Ну и что ж, познакомился ты со старухой и с сестрой? Не правда ли, чудесная девушка?
- Чудесная, - подтвердил Аратов. - Она мне много любопытного сообщила.
- Сказала она тебе, как именно отравилась Клара? - То есть... как же? - Да; каким манером?
- Нет... Она еще так была огорчена... Я не посмел слишком-то расспрашивать. А разве было что особенное?
- Конечно, было. Представь: она должна была в самый тот день играть и играла. Взяла с собою стклянку аду в театр, перед первым актом выпила - и так и доиграла весь этот акт. С адом-то внутри! Какова сила воли? Характер каков? И, говорят, никогда она с таким чувством, с таким жаром не проводила своей роли! Публика ничего не подозревает, хлопает, вызывает... А как только занавес опустился - и она тут ж ичерезчасидухвон* Да разве я тебе этого не рассказывал? И в газетах об этом было' У Аратова внезапно похолодели руки и в груди задрожало. - Нет, ты мне этого не рассказывал, - промолвил он наконец. -И ты не знаешь, какая это была пьеса? Купфер задумался.
- Называли мне эту пьесу... в ней является обманутая Девушка... Должно быть, драма какая-нибудь. Клара была Рождена для драматических ролей... Самая ее наружность. Но
479
куда же ты? - перебил самого себя Купфер, видя, что Аратов берется за шапку.
- Мне что-то нездоровится, - отвечал Аратов. - Прощай... Я в другой раз зайду. Купфер остановил его и заглянул ему в лицо. - Экой ты, брат, нервический человек! Посмотри-ка на себя... Побелел, как глина.
- Мне нездоровится, - повторил Аратов, освободился от руки Купфера и отправился восвояси. Только в это мгновение ему стало ясно, что он и приходил-то к Купферу с единственной целью поговорить о Кларе... "О безумной, о несчастной Кларе..." Однако, придя домой, он опять скоро успокоился - до некоторой степени.
Обстоятельства, сопровождавшие смерть Клары, скачала произвели на него потрясающее впечатление; но потом эта игра "с ядом внутри", как выразился Купфер, показалась ему какой-то уродливой фразой, бравировкой - и он уже старался не думать об этом, боясь возбудить в себе чувство, похожее на отвращение. А за обедом, сидя перед Платошей, он вдруг вспомнил ее полуночное появление, вспомнил эту куцую кофту, этот чепец, с высоким бантом (и к чему бант на ночном чепце?!), всю эту смешную фигуру, от которой, как от свистка машиниста в фантастическом балете, все его видения рассыпались прахом! Он даже заставил Платошу повторить рас вскочила, не могла разом попасть ни в свою, ни в его дверь, и т. д. Вечером он с ней поиграл в карты и ушел в свою комнату немного грустный, но опять-таки довольно спокойный.
Аратов не думал о предстоящей ночи и не боялся ее: он был уверен, что проведет ее как нельзя лучше. Мысль о Кларе от времени до времени пробуждалась в нем; но он тотчас вспоминал, как она "фразисто" себя уморила, и отворачивался. Это "безобразие" мешало другим воспоминаниям о ней. Взглянувши мельком на стереоскоп, ему даже показалось, что она оттого смотрела в сторону, что ей было стыдно. Прямо над стереоскопом на стене висел портрет его матери. Аратов снял его с гвоздя, долго его рассматривал, поцеловал и бережно спрятал в ящик. Отчего он это сделал? Оттого ли,
480
что тому портрету не следовало находиться в соседстве той женщины... или по другой какой причине - Аратов не отдал себе отчета. Но портрет матери возбудил в нем воспоминание об отце... об отце, которого он видел умирающим в этой же самой комнате, на этой постели. "Что ты думаешь обо всем этом, отец? обратился он мысленно к нему. - Ты все это понимал; ты тоже верил в шиллеровский "мир духов". Дай
- Отец дал бы мне совет все эти глупости бросить, - промолвил Аратов громко и взялся за книгу. Читать он, однако, долго не мог и, чувствуя какое-то отяжеление всего тела, раньше обыкновенного лег в постель, в полной уверенности, что заснет немедленно.
Оно так и случилось... но не оправдались его надежды на мирную ночь.
XVII
Полночь еще не успела пробить, как ему уже привиделся необычайный, угрожающий сон.
Ему казалось, что он находится в богатом помещичьем доме, которого он был хозяином. Он недавно купил и дом этот, и все прилегавшее к нему имение. И все ему думается: "Хорошо, теперь хорошо, а быть худу!" Возле него вертится маленький человечек, его управляющий; он все смеется, кланяется и хочет показатъАратову, как у него в доме и имении все отлично устроено. "Пожалуйте, пожалуйте, - твердит он, хихи вас все благополучно! Вот лошади... экие чудесные лошади!" И Аратов видит ряд громадных лошадей. Они стоят к нему задом, в стойлах; гривы и хвосты у них удивительные... Но как только Аратов проходит мимо, головы лошадей поворачиваются к нему - и скверно скалят зубы. "Хорошо... - думает Аратов, - а быть худу!" "Пожалуйте, пожалуйте, - опять твердит Управляющий, - пожалуйте в сад: посмотрите, какие у вас чудесные яблоки". Яблоки точно чудесные, красные, круглые; но как только Аратов взглядывает на них, они морщатся ч падают... "Быть худу", - думает он. "А вот и озеро, лепечет управляющий, - какое оно синее да гладкое! Вот и лодочка золотая... Угодно на ней прокатиться?.. она сама
етчамер" шомалий
481
поплывет". - "Не сяду! - думает Аратов, - быть худу!" - и все-таки садится в лодочку. На дне лежит, скорчившись, какое-то маленькое существо, похожее на обезьяну; оно держит в лапе стклянку с темной жидкостью. "Не извольте беспокоиться, - кричит с берегу управляющий... - Это ничего! Это смерть! Счастливого пути!" Лодка быстро мчится. но вдруг налетает вихрь, не вроде вчерашнего, бесшумного, мягкого мешается кругом - и среди крутящейся мглы Аратов видит Клару в театральном костюме: она подносит стклянку к губам, слышатся отдаленные: "Браво! браво!" - и чей-то грубый голос кричит Аратову на ухо: "А! ты думал, это все