«Дорогой дружище!
У нас в Приднепровье заморозки. По утрам иней серебрит поля, акации, каштаны. Не оторвать глаз от старой шелковицы у околицы нашего села, перед зданием школы… Затягивается ледком и вода у берегов Славутича. Словом, всякая пора года по-своему красива. И все бы хорошо, если бы…
Пишу я тебе, дружба, с большой скорбью: не стало деда Охрыма. Умер он. Вечером уплатил партвзносы, говоря, что доживет до столетия Советской власти, а утром, как обычно, встал старик долгожитель вместе с неярким ноябрьским солнцем, собрался по свежему ледку рыбку половить, но только и успел вздохнуть. Отошел совсем легко.
Отнесли мы его по запорошенной первым снежком тропке под курган, на кладбище, и положили рядом с дедушкой Лепетюхиным. Выходит, всякому овощу свое время…»
Опечалило меня это письмо Курганного капитана.
В тот же день приехал ко мне Владимир Иннокентьевич Салыгин, глянул на меня и напустился:
— Что так, будто с креста снятый?!
— А так. На, почитай. Новость прислал Николай Васильевич.
— А и печалиться незачем. Уместно вспомнил вековую истину Микола: всякому овощу свое время. И мы, придет время, помрем, — уж как-то слишком обыденно, может, потому, что не знал дедушку Охрыма, сказал Салыгин, прочитав письмо Дружбы. Заметив мое недовольство, поспешил с советом: — Ты вот что… Когда тебе почему-либо становится невмоготу и появляется непонимание чего-то, которого никто не избежит, обращайся к книгам. Гляди, сколько накопил этого добра! А все ли книги прочитал? Ну-ну, не экзамен принимаю. — Он взял с полки первую попавшуюся ему под руку книгу, раскрыл ее и воскликнул: — Послушай, как отзывается один писатель о нашем Градове! «Прошлое связано о настоящим непрерывною цепью событий, вытекающих одно из другого. И этот человек видит оба конца этой цепи: дотронется до одного конца, дрожит другой. Правда и красота, направляющие его жизнь, продолжаются непрерывно, всегда составляют в ней главное: чувство молодости, здоровья, силы. Потому он живет с невыразимо сладким ожиданием счастья и жизнь вокруг кажется ему восхитительной, чудесной, полной высокого смысла».
— Ну уж так-то и о Градове?! — возразил я. — Дружба, наверное, еще и не родился, когда писались эти строки.
— А хоть бы и так! — заупрямился Салыгин. — Это сказано вообще о каждом порядочном человеке. Давай и мы посмотрим на жизнь распахнутыми глазами. — Он заглянул мне в глаза, улыбнулся и прибавил: — Давай молодеть, здороветь и будем счастливы. Денек-то сегодня какой выпал! Пошли обмундировываться.
Владимир Иннокентьевич вышел в коридор, где оставил вместительный дорожный рюкзак.
У нас в то утро резко похолодало, хотя солнце светило по-зимнему ярко. Я вспомнил о заветной мечте Салыгина: заснять старину в снежном саване — церковь Покрова на Нерли, а заодно и порыбачить.
— Как раз затем и прикатил, — объявил он. — Соответственно и снасти с собой прихватил, и одежонку. Словом, поехали!
В двенадцатом веке в Боголюбове, неподалеку от Владимира, находилась княжеская резиденция Андрея Боголюбского. Здесь он стонал, истекая кровью, пораженный убийцами — братьями Кучковичами. Но прежде на месте слияния двух рек — Нерли и Клязьмы, посреди пойменных заливных лугов, по его приказу возникло дивное творение древних зодчих — церковь Покрова на Нерли. Вряд ли сейчас найдется такой человек, который бы не слышал ничего об этом памятнике русского зодчества. Люди, увидевшие этот шедевр мировой архитектуры впервые, навсегда остаются покоренными его непревзойденной красотой. Я всей душой влюблен в это «чудное видение», называя его «жемчужиной», «белой лебедью», «белоствольной березкой», «невестой». Каждое слово подходит для этой удивительной красавицы, как бы парящей в воздухе на фоне ярко-голубого неба, отражающейся, точно прекрасный белый цветок днепровской купавы, в зеркале воды.
Весной, когда тают снега и разливаются реки Нерль и Клязьма, вокруг церкви, стоящей на возвышении, плещется вешняя вода. Тогда в особенности это белокаменное творение напоминает белоснежную лебедь, плывущую по волнам. Но не менее великолепно оно и зимой, посреди белых снегов: от церкви лучами расходятся в разные стороны тропинки, проторенные людьми — туристами и экскурсантами из дальних и ближних городов и сел нашей страны, нередко и из-за рубежа.
На этот раз Нерль уже покрылась ледяным панцирем. Меня слегка знобило. Зато Салыгину были нипочем ни мороз, ни ветер.
— Эх, ангелочек, гляди на меня, — говорил он, — и наперед не забывай об одежде и обуви рыболова. Все это у меня от Ефросинии Сергеевны. Она у меня какая? Пока снаряжает на рыбалку, лекцию прочитает: «Помни, милок, что одежда и обувь рыбака зимой должны быть непременно теплыми, но сравнительно легкими. Вот тебе ватные брюки и куртка. Разве плохи эти брюки с высоким поясом и двумя перекрещивающимися лямками? Это ж надежная защита для поясницы твоей больной при наклонах, когда будешь пешней рубить лед. А вот тебе рукавицы, к ним перчатки с полупальцами. При небольшом морозе они хорошо согреют руки, особенно если запястья закрыты напуском рукавов фуфайки или шерстяными напульсниками. Обувь не должна быть тесной, чтоб не нарушалось кровообращение. Очень удобны простые валенки с глубокими калошами…» При такой заботе, ангелочек, зимой на рыбалке не пропадешь!