В окнах дома Колосковых зажегся свет. И опять мне припомнилась людское лихо: «Тут не принято оплакивать горе в темноте. Здесь, за освещенными окнами, наверное, успели забыть многое…» Нет, мне не по силам находиться в этом доме со вспыхнувшими окнами, противно — гиблое место! Я рывком поднялся со скамьи, чтобы тотчас уйти… Но где же Салыгин?
— Будет мне от них! — обеспокоенная какой-то своей новой заботой, произнесла Агриппина Дмитриевна. — Пойдемте в дом. Довольно нам, насиделись.
Она взяла меня за руку и почти насильно потянула за собой
ГЛАВА ПЯТАЯ
Меня охватила такая сумятица чувств и мыслей, что я толком не знал, для чего опять вошел в дом Колосковых и о чем смогу говорить далее с Агриппиной Дмитриевной. Она же, совсем не замечая моей подавленности, отворила дверь и пропустила меня в первую слева по коридору небольшую уютную комнату, только-только оборудованную под домашний рабочий кабинет. Напротив письменного стола с аккуратно уложенной стопкой книг — диван под белым чехлом, к спинке которого привалилась огромная кукла. Точно живая, она сидела с приветливо протянутыми навстречу мне розовыми ручонками.
— Здравствуй, Асенька! — воскликнула Агриппина Дмитриевна, низко склоняясь над куклой.
— Милое новшество детского мира, — предположил я не без иронии.
— Что вы! Это старая кукла. — Агриппина Дмитриевна, отступая немного назад, залюбовалась ею. — Правда, правда. Она всегда свеженькая, часто меняет платьица. Д-да! Ася дважды рожденная. Когда сюда переезжали, мама хотела ее выбросить — старый хлам. Я отстояла Асю. Отдала хорошему мастеру, и он вторично «произвел» девочку на свет. Как видите, совсем новенькая. Она напоминает папу… доктора Колоскова.
— Чем же?
— Доктор Колосков вынес меня из фашистского лагеря точно такой же маленькой, как Ася. Дмитрий Ираклиевич подарил мне Асю, когда только что закончилась война. Я повзрослела, и Ася долго валялась на чердаке вместе с ненужными старыми вещами. Я совсем позабыла о ней и была приятно удивлена, когда, приехав домой после разрыва с Алексеем, увидела ее в кабинете Дмитрия Ираклиевича. Она вот так же сидела перед ним на диване с протянутыми приветливо ручками.
Немного помолчав, Агриппина Дмитриевна дополнила не без проявившейся в голосе сердечной теплоты:
— Не сердитесь ради бога! Признаться, я очень люблю детей… Да и мою теорию, что от больных родителей рождаются нездоровые дети, можно оспаривать… А уж коль рождаются, то они в том не виноваты.
— Кто, родители? — уклончиво спросил я.
— Нет, я имею в виду детей. Мы что ж… И я… Больше суток не видела своих и с вами вот задержалась. Извините, пройду к ним. А скоро и чай заварим по-туркменски, сладкий и душистый. Доктор Колосков не принимал спиртного. Но, поднося к губам пиалу с чаем, говорил: «Пью… здоровье солнечного Ашхабада».
Она вновь покорила меня, уняла душевную смуту.
— Вижу, вы очень любили Дмитрия Ираклиевича.
— Трудно без него…
Агриппина Дмитриевна остановилась возле двери, кивнув на большой портрет в-тяжелой рамке, прикрепленной на стене над письменным столом.
— Мать настаивает обтянуть рамку траурной лентой.
— Коль настаивает — значит, помнит! — невольно заметил я.
Выходят, в этом доме жива память о том, кого не стало. Правда, каждый человек по-своему переживает горе. И я осудил себя за то, что несколько минут назад дурно подумал о женщинах — близких покойного Колоскова, а их дом назвал гиблым местом.
— Но разве ж так можно… с черной лентой? — между тем говорила Агриппина Дмитриевна. — Взгляните, он словно живой… Да-да, в нем была большая душевность. Мне хочется быть такой же, как он…
Портрет словно привораживал: пристальный взгляд, по-детски полные добрые губы, спокойная улыбка…
— Глядя на таких людей, стараешься твердо стоять на ногах и помотать стать на ноги твердо другим. А вы?.. Постарайтесь и вы.