– Ни в коем случае не у «Старой мельницы», – раздался в трубке высокий, слегка гнусавый, маслянистый голос Репши, более торопливый, чем обычно, словно этот баловень судьбы чем-то был встревожен, – у меня и сейчас голова кругом, а будет в результате этого – ни рукой, ни ногой. Ты понял. Даже не у тебя дома. Там тоже атмосфера неподходящая, душновато. Надо бы на воздухе, подальше от толпы, от шума, ты понял.
Вот как, завертелось в голове у Озолса. Ни рукой, ни ногой. Боится, что посадят, так выходит. Вот какие у него новости. И даже в квартире – душновато? Значит, боится слежки, подслушки. Так что же – выходит, не чудятся эти оборванные типы с нездешними, неевропейскими мордами? Ему они тоже кажутся – но двоим одинаково казаться не может. На воздухе. Ну, что ж.
– Давай на Вецакю, у знака, у выезда из города, – сказал Озолс.
Вот и знак.
«AINAŽI 105 km
PÄRNU 170 km
TALLINN 298 km»
А вот и чёрная «Ауди» Арвида. Она резко берёт с обочины следом за ним. Ездил Озолс в меру быстро.
На хуторе всё было привычно, только уже по-сентябрьски промозгло. Дверь разбухла, открылась с трудом, будто одичала, забыла хозяина – давно никто не жил, не бывал. Озолс растопил голландку – руки с детства помнили, как это делается. Репша тем временем доставал из хитроумно сделанного тайничка – CD-проигрыватель в его «Ауди» был только муляжом, на самом деле за передней панелью со всеми полагающимися надписями и кнопками было пусто и как раз хватало места для не очень толстой папки – то, из-за чего он потребовал встречи где-нибудь подальше.
«Договор купли-продажи» – увидел Озолс заголовок по-латышски.
Лист представлял собой синюю аммиачную копию. Из тех, что на заводе при прежней власти назывались синьками. И воняли сортиром для нищих. Этот лист, слава богу, ничем не вонял – выветрились все запахи за десятилетия. Договор на покупку дома. Мартиньш Силинь покупал дом у Генриха Лейбовитца. Озолс перевернул страницу. Второй лист – такая же синяя копия, и он же последний. Подписи, дата. Пятое марта тридцать четвёртого года. Печать. Надпись: свидетельствую – и подпись: нотариус Клейнмихель. Дата та же.
А вот следующая страница намного интереснее. Пожелтевший машинописный лист. Заголовок по-русски: «Акт экспертизы». Суконным языком советского протокола сообщалось: договор купли-продажи от 05.03.1934 года – поддельный. Подпись не принадлежит Генриху Лейбовитцу. Гербовая бумага, на которой составлен договор, не использовалась на территории буржуазной Латвии в 1934 году, она изготовлена в Германии после 1939 года. И наискось красным карандашом: «Дом национализирован Риж.Гор.Советом рабочих и красноарм.депутатов. Возбуждение дела считаю лишним. Зам. нач. УНКВД Кожевников. 12/VI-1945».
Дальше было рукописное заявление некоей Иды Лейбовитц о розыске её отца Генриха Лейбовитца. Сорок пятый год. Справка за подписью капитана МГБ, тоже с какой-то посконной фамилией, о том, что Лейбович Генрих, такого-то года рождения, в сорок втором уничтожен в Треблинке. Сорок восьмой год. Аммиачная копия расписки Генриха Лейбовитца в том, что он согласен на вселение в его собственный дом по адресу … – дальше длинный список вселяемых и подпись. Уже сороковой год. Действительно, подпись не совсем такая, как на договоре. И расписка сорокового года, а договор тридцать четвёртого! Да, Силиня эти бумажки изобличают полностью. Недобросовестный приобретатель.
– А как его московская власть не… – начал Озолс.
– Эти бумажки были в разных делах и в разных конторах, – самодовольно прогнусавил Репша. Слова точно катились округло по жирно смазанному жёлобу. – Про Лейбовича я у нас в архиве полиции нашёл, бывшем милицейском, с сорок пятого эту папочку никто не брал, а куплю-продажу – в городском архиве. Ту брали, там выписка есть, я позаботился. Ты дальше посмотри, там ещё кое-что.