Что-то во рту? Раскрыть ротик, очистить. Как учили. Нет, не от чего очищать. Свободен. Что же, что же…
Шкафчик, где хранился список Б, она нашла бы даже с завязанными глазами. Три шага к шкафчику – три обратно к столику. Нет, синее не стал. Значит, сколько-то кислорода всё-таки поступает? Как? Что мешает закричать, как все они кричат? Руки сами наполнили шприц. Укол. Тут же надо каплю, полкубика, он же весит в двадцать раз меньше взрослого. Нет, только вздрогнул, больше ничего не изменилось. Но, значит, живой! Опять к шкафчику и обратно. Ещё укол. Иглу не меняла, просто протёрла спиртом – это же младенец, какие там микробы… Ещё раз к шкафчику. Ещё. Теперь послушать. Как бы только унять собственное сердце, оно гудит, как прокатный стан за рекой, не даёт услышать…
Нет, вот. Отчётливо. Меленько и реденько, но явственно. Тук. Тук. Тук. Нельзя бросать, надо бороться! Марлю на губки и носик – и будем дышать. Сколько там в минуту у новорождённых? Чёрт, забыла! У взрослого двадцать… раз пульс у них вдвое чаще, то и дышать будем вдвое чаще… как сама дышу, так и ладно – не вихрем пронеслось, а проползло вместе с каплями пота, упавшими на кругленький лобик. Ффф. Ффф. Ещё. Ещё. Между этим можно, кажется, растирать. Чем? Он же нежный, надо не повредить кожу. Просто руками, наверное. Тереть, тереть, тереть. И дышать. Он тёплый, сердце бьётся, вытащим!
– Сухих! Сухих, растак твою! Возишься там… Шить давай!
Ага, у мамашки, значит, разрыв. А можно ли отвлечься, ведь надо непрерывно? Врач ругается, значит, помочь ей некому. Три шага к шкафчику…
– А держать кто будет? Едрёна Матрёна? Держи, не видишь?
– Зоя Даниловна, он… лучше!
– А раз лучше, то дальше сам оклемается… Теперь лавсан давай!
Оглянулась через плечо.
– Чё врёшь? Зажмурился он, вон, гляди, как чернила!
– Сердце прослушивалось…
– Полчаса назад. А теперь не услышишь ни хрена. Плюнь да разотри! – И, возвышая голос: – Один жив, ей скажем, что была ошибка, неправильно определили двойню, один родился, но было неправильное положение, потому такая возня вышла. А этого… – кивок назад, – этого никто не видел, поняли, стервы?
Наташа молчала, пригибаясь всё ниже. Неправильное положение. Неправильно. Так – неправильно. Нельзя. Он лежит без всякой помощи… Вот последний шовчик, последний узелок. Руки… да, конечно, надо бы снова размываться, но вдруг ещё не поздно? За окнами темно. А сюда ехали – был ещё день, хмарный, дождливый, но всё-таки мартовский, темнеет уже не рано. И за столько времени он ведь не умер, Зоя Даниловна неправа…
Теперь было можно снова подойти к нему. Ура! Вроде не такой синий! Обтёрла руки куском марли. Пульс есть! Можно ещё попробовать в двух водах искупать, в холодной и горячей…
– Сухих, а ну сюда!
Команды что-то подать не прозвучало. Значит, просто обругать собралась. Можно выслушать, делая своё дело. Тазик. Другой. Полилась вода. Стало легче: за шумом воды не очень-то разберёшь брань врача.
– Свихнулась? Он всё равно не жилец. Инвалидом или дубарём мамашку наградить хочешь? Она сама ещё неизвестно как очухается. А ну, брось труп! Уже записано, что один родился, поняла, ты, гуманистка-размазня? Брось, вот в этот тазик и брось!
И вышла, шагая так, будто на ногах были кирзачи.
Тазик. Другой. Вода лилась в ватном облаке пара. Наташа окунула младенца в один. В другой. Кажется, ещё надо пошлёпать. Мяконький, как сметана, как все они. Хлоп, хлоп. Ещё раз в один тазик. В другой.
Сквозь шум воды раздался не то скрип, не то писк.
Неужели?
– Погодите… Зоя Даниловна!
– Ты погодь.
Это Августа Логиновна, самая старшая на весь горздрав санитарка.
– Она ярует – ну, значит, ей так надо… Отойдёт – скажешь.
– Августа Логиновна… А если правда записали, что один живой родился? Ведь этот тоже живой!
Живой мальчуган с чёрными кудряшками пищал всё громче. Приоткрылись глазки – чёрные щёлки.
– Уж куда живее.
Августа Логиновна ополаскивает руки под краном – даже без мыла! – и пеленает младенца.
– Ты молодая, не знашь, сколько хороших людей без детей мучаются. Им и достанется. А справку… В деревне напишут, родился дома, мать была проездом у родных. Скоко раз бывало.
– А мамочка? Ведь она…
– Она без памяти была. Тебя на скорой привезли, не твоё дежурство было? Ну, и не лезь. Плетью обуха не перешибёшь.