– Поедем в деревню, – говорит Карина, – попрощаться с подружками, с мамой.
– В деревню так в деревню.
– Это такой обряд.
– Понимаю.
Не в моих правилах задавать лишние вопросы, я лишь топлю педаль газа, и мне вдвойне приятно, что волосы Карины развеваются на ветру, время от времени набрасываясь на ее глаза, словно голодные до глаз выпи. И что она сидит со мной рядом с оголенными плечами, в то время как я думаю о Венере и о том, какая у меня скоростная машина. И глажу гладкую рукоятку коробки скоростей и думаю о коленке Карины и о Венере, что прячется за газовыми скоплениями, но я все равно доберусь до ее коленок. Надо лишь пырнуть пространство ножом.
А стоит мне только снять линзы, как я вижу огненно-красный “феррари”, но это только сон и мечты об автомобильной полигамии. За которыми наваливаются видения о слонах, будто я на слоноферме убил своего сто первого слона. Я доволен, вешаю на гвоздик крюк, снимаю забрызганный кровью кожаный фартук и улыбаюсь.
Мы промчались двести с лишним верст, когда Карина сказала: “Направо”, – и вот мы в ее деревне, на проселочной дороге, и Карину потряхивает на кочках, и мне в голову приходит нелепая и грубая мысль – похитить ее с собственной свадьбы. Видно, меня бес попутал да красный “феррари”, на котором я чувствую себя джигитом. Да и на “ауди” я тоже чувствую себя джигитом, особенно когда Карина охает и ахает на кочках.
– Держись, держись за ручку, я-то за баранку держусь.
– Как, ах? – выдыхает она.
– Крепче, крепче, а то, чего доброго, вылетишь из машины, что мы жениху скажем?
– Ах!
– А еще толкнешь меня плечом, и я вылечу вместе с тобой в грязь, что о нас люди подумают?
– Ах, вот ты чего боишься!
Но на самом деле я боюсь не выпачкаться в грязи, к этому я уже привык, и даже моя машина. Больше всего я боюсь Каринкиного брата Васю-мстителя. Он такой страшный – рыжий, хромой. И стоит мне снять линзы, как он является ко мне, и тогда я шепчу: “Господи, спаси и сохрани!” – и потею.
Первый раз я увидел его у ворот Каринкиного дома в белой рубахе, холщовых штанах и лаптях. Он побежал к машине, прихрамывая и обгоняя свою толстую матушку Пелагею, которая несла крупный чугунок с кашей. Нельзя было не улыбнуться, глядя на их сияющие лица. Но Каринкины подружки запричитали, заревели, и начался мордовский свадебный обряд с его нескончаемыми корильными и величальными песнями.
Сейчас, когда я слушаю джаз, закрыв глаза, а мои линзы плещутся в пузырьке с раствором, словно рыбки в аквариуме, мне то и дело видится разрумяненное от водки лицо Пелагеи, а ее зычный голос подхватывает меня и несет наравне с Луи Армстронгом и даже – соревнуясь с Луи Армстронгом на поворотах. Она то и дело подмигивает мне, словно предлагает переключить ближний свет фар и прокатиться на полную катушку.
Вечером мы пошли в Священную рощу, и мне опять пришла в голову срамная мысль похитить Карину, тем более что мы уже держались за руки, а ее брат Вася, возглавляя процессию, шел далеко впереди.
Я обнял Карину за талию, она шепнула мне: “Что ты делаешь, мы еще не поклонились духам!”, но я все-таки успел учуять аромат ее душистых волос.
А потом мы водили хоровод вокруг трехсотлетних дубов, что не так-то просто было сделать, учитывая количество выпитого, и привязывали к их веткам носовые платки.
– В Священной роще, – хвасталась Карина, – сохранились растения, которых уже не сыскать во всей округе, разве что в Красной книге.
А я знал, что во всей округе и даже в Красной книге и на красном “феррари” не сыскать второй такой Карины и что у меня не будет больше шанса похитить ее, пусть даже в метафизическом плане, как только здесь, в Священной роще.
И только мы было уединились, и я уже успел разомлеть от соловьиных трелей и кваканья лягушек, и жесткие желуди под спиной, и мягкие пальцы на глазах, и на небе появилась плетенная из дубовых веток лапоть-луна, как, продираясь сквозь бурелом, словно слон, к нам выполз исцарапанный Вася и, неистово маша руками, стал требовать обувку своей невесты.
– Какой невесты?
– Моей невесты!
– Не знаю, не видел.
Но иногда я вижу во снах Васю-бешеного и с бивнем. Благо, у меня всегда под рукой есть нож и крюк. (Какая же это тяжелая работа, но я молодец.)