Так постепенно подходила глубокая осень, начинались дожди и холода, а подчас и густые туманы. К этому времени все полевые работы заканчивались, и, кроме пастухов, никого в поле не было. Но я не чувствовал себя одиноким: со мною всегда ходил мой верный друг, овчарка Каврэш, что значит по–русски: «черноголовый». Я очень любил Каврэша, и он ни на шаг не отходил от меня.
Отец предупреждал меня не раз, что осенью пастух должен глядеть в оба: волки голодные, злые — того и гляди загрызут и утащат барана. Он заботливо учил меня, как отбиваться от волков. Каждое утро, когда я собирался со стадом в поле, отец продырявливал посредине несколько сухих сосновых чурок, которые клал в мой мешок. Я уже знал, что такие чурки легко загораются и дают большое пламя; знал я также со слов отца, что в случае нападения нужно ткнуть пылающей чуркой прямо в морду волку— тогда он убежит.
Однажды, в холодный туманный день, я погнал. стадо в поле. После несытного завтрака мне уже опять хотелось есть, а между тем кусок хлеба, который мать, провожая меня, положила в мешок, был очень мал. Я разделил хлеб пополам и съел одну половину, а другую отдал Каврэшу. Но этот небольшой кусочек не насытил меня, а только раздразнил аппетит. Время шло к обеду, голод меня мучил, а мешочек был пуст. Что делать? Я подогнал стадо к огородам и, крадучись, накопал себе картошки; затем опять отогнал скотину в поле, подальше от огородов и поближе к той пещере, где у меня был припасен кизяк в укромном месте, защищенном от дождя. Достав кизяк, я разжег костер, согрелся и в приятном нетерпении поджидал тот момент, когда костер прогорит, чтобы на оставшемся жаре спечь картошку. С одной стороны костра пламя заметно уменьшалось, и я поспешил положить туда несколько картофелин.
Вдруг я заметил, что мой Каврэш поднялся, насторожил. — уши и стал вглядываться в туман. Сердце мое почуяло, что надвигается опасность, но я был. слишком голоден, мне жаль было оставить картошку! Я не тронулся с места и только легким свистом дал сигнал Каврэшу, который с визгом и пронзительным лаем бросился в туман. Я стоял около костра в нерешительности, чутко прислушиваясь к лаю своего пса, и в то же время смотрел голодными глазами на полу испеченный картофель. Сердце мое сильно билось. Кто там в тумане? Волк или воры? Более опытный пастух сразу понял бы по лаю Каврэша, что собака чует волка, а не постороннего человека. Так прошло несколько минут, потом появился Каврэш и с громким лаем кинулся ко мне, как бы желая что‑то сказать, и опять побежал прочь и скрылся в тумане.
Я понял, что случилось несчастье, и заторопился. Дрожащими руками надел я сосновую чурку на палку, но от растерянности забыл зажечь ее и побежал вслед за собакой. Вскоре я увидел двух волков. Один из них уже успел схватить барана, а другой стоял ближе к Каврэшу и, скаля зубы, как бы охранял. своего товарища от собаки. Тут я вспомнил приемы, которым учил меня отец. Я, как пуля, полетел к костру, зажег чурку и, когда она разгорелась ярким пламенем, бросился к волку, который уже тащил овцу в сторону. Увидев, что я вернулся с огнем, мой, пес подбодрился и бросился на второго волка, но тот не струсил. Началась жестокая борьба. Мне было жаль Каврэша — я бросил овцу и побежал выручать своего друга. !К этому времени Каврэш уже успел подмять волка под себя, но серый так ловко вцепился ему зубами в горло, что Каврэш больше визжал, чем волк. Надо было спешить. Пажу с пылавшей чуркой я держал в левой руке, а правой поднял камень. Когда я подбежал, Каврэш стал сильнее жать волка. Я поднес горящую чурку прямо к носу врага и одновременно со всей силой ударил его камнем в бок; волк вырвался и стремглав бросился в ущелье. Каврэш был спасен.
Между тем первый волк успел увлечь овцу далеко е туман; дрожа от волнения, я побежал туда и вскоре нагнал хищника, который волок свою добычу. Увидев меня, волк подошел к большой скале, подпер овцу под камень и оскалил на меня зубы. Чурка перестала уже гореть пламенем — я был безоружен, а волк смотрел на меня злыми, горящими глазами, скалил зубы и, казалось, вот–вот кинется. Хорошо, что я не растерялся. Ощупью, стараясь не путаться в движениях и в то же время не сводя глаз с волка, я начал разжигать вторую чурку и надевать ее на палку. К счастью чурка разгорелась довольно быстро, и я перешел в наступление. Увидя сильное пламя, волк отошел от овцы и ощетинился, щелкая зубами. В эту минуту раздался громкий лай — Каврэш мчался ко мне на выручку.
Положение сразу переменилось. Мой верный товарищ напал на волка, и я одновременно метнул в него камень, но к сожалению промахнулся. Тогда я опять стал наступать со своей чуркой, которая горела большим, ярким пламенем, и ткнул огнем в самую морду животного. Волк испугался. Он стремительно побежал и в мгновение ока скрылся в кустарнике, который рос на скалах. Сражение было окончено: враг бежал.
Я подошел к овце. Бедняжка дрожала от страха, и в трех местах была искусана волком. Когда мы вернулись к стаду, я сразу увидел козу, лежавшую на земле; она была разорвана волком на несколько частей.
Собрав. перепуганное стадо, я пригнал его поближе к костру. Я устал, ослабел, и ощущение голода вернулось, мучительно–сильное. Я рылся в золе дрожащим руками. Где моя картошка? Картошки не было — она сгорела до тла. Это была горькая минута, и я чуть не заплакал.
Делать было нечего, и я покорился своей судьбе. Я покормил Казрэша, отрезав ему кусок мяса от растерзанной волками козы; себе я не взял мяса и, измученный, голодный, вернулся вечером в село. Мясо я честно принес хозяину козы, которым на мою беду оказался молоканский пресвитер, Он страшно обозлился, загнал меня в конюшню и так сильно избил, что я не в силах был уйти — так и остался лежать у него в конюшне. Отец разыскал меня и с трудом привел домой.
По обычному праву пастух не отвечает за гибель скота от волков, если он не в силах был с ними — справиться или в случае нападения целой стаи. Это вполне понятно, потому что пастух не имет огнестрельного оружия. Но кулак Селиверстов как старшина общества молокан не хотел считаться ни с какими обычаями и законами. За растерзанную волками козу он потребовал — и получил — -весь мой годовой заработок—пять рублей с копейками.
Лишившись своих заработанные денег, я был вынужден наняться на зиму к кому‑нибудь в работники за прокорм. Весною, я думал опять приняться за свое любимое дело — пастушество. Мне долго пришлось искать места: никто не хотел меня брать, все говорили, что я слишком мал и не стою того хлеба, который съем за зиму. Однако; после долгих поисков мне удалось поступить на работу к крестьянину Ивану, по прозвищу Дарчо, который взял меня на всю зиму за прокорм — денег он не хотел платить. У моего нового хозяина было много скота: 4 быка, 3 лошади, 2 жеребенка, 7 коров, 5 телок, 3 бычка, 28 овец и много разной домашней птицы. Хозяин поместил меня в конюшне, где я спал на лапасе, сделанном из досок.
Работа была нелегкая: встать до рассвета, чтобы подмести конюшню, собрать весь навоз, наложить его на маленькие санки, отвезти на заднюю часть двора и аккуратно сложить в кучу; затем, вычистить все колоды, из которых ел скот, и наконец самая трудная работа, — приготовить для лошадей месиво. Мне было не по силам готовить. месиво палкой, и я придумал другой, более легкий способ — влезал в колоду и размешивал тяжелую массу руками. Это делалось украдкой, чтобы не видел хозяин. Остальной скотине я задавал сена. Вся эта работа должна была быть закончена до рассвета.
Хозяин очень полюбил меня за аккуратную работу. Приходя поутру в конюшню и на скотный двор, он видел, что везде чисто, скотина накормлена. Работал я очень много и почти не выходил из конюшни; туда же мне приносили и еду. В комнате я обедал только по праздникам, и то не вместе с хозяевами, а после них, отдельно.
ЗАЧЕМ НУЖНА ВИЛКА?