— А рабочие откуда?
— А рабочих — за свой счёт… Десять рублей попросили. Обещают к вечеру собрать. Мне надо до вечера, вечером Софью в ресторацию веду. Обещал.
— Ну… Хорошо. Давай из своих.
— Давай! Слушай, тут ещё веселуха такая. У нас тут гость приехал. У меня в халупе сидит.
— Что за гость?
— А ты иди-иди. Лучше сам посмотри.
— Ух, интриган! Скажи хоть, церемониально одеваться, или как?
— Ну, можно и не парадно. Чай не дворянин.
Сперва я зашёл в свой домик и кинул вещи. Дом сиял чистотой, в холодильнике были готовые обеды. Переодевшись во вмеру домашнее, вмеру парадное, направился в домик Сида.
Как только я вошёл, незнакомец вскочил из-за стола, где он доедал какой-то дешёвый быстросуп. Это был худой смуглый азиат неопределённого возраста, похожий не то на смуглого китайца, не то на монголоидного индуса. С лысиной, короткой бородкой, одет был в светлый помятый пиджак, который тут же спешно застегнул и поправил. Ему можно было дать и сорок, и пятьдесят, и шестьдесят лет. Пахло от него весьма характерно для путешественника, который провёл в перелётах и пересадках в тропических странах несколько суток.
И тут я с лёгким ужасом для себя понял, кто это. Это был тёзка светлейшего князя Голицына-старшего, мой крепостной, тот самый учитель математики с Лусона. В его глазах отразился испуг, а позже он резко поклонился до самого пола, картинно взмахнув рукой и произнеся с диким акцентом:
— Здравствуй, барин.
— Не стоит. Эрнест… Рам… Рамович? Простите, забыл отчество.
— Эрнесто, сын Рамосов, прибыл к вас. Иметь удовольствие лицезреть лик барина.
— Эм… Я рад, конечно. Но нафига? Зачем вы приехали с Филиппин?
Он поднял обшарпанный кожаный чемодан, достал какие-то распечатки, где я увидел своё имя на кириллице с текстом на совершенно-непонятном языке.
— Элидар Матыве-евич, до меня дошли известие, что вы переехало… переехали с родетельской усадьба на новое, своё. Вы не были прислать распоряжение в Дворянский Дом, что переехать, но мне оставить иметь возможность остаться. Я городской, не крепостной из деревня. Конечно, я пенсионер, и для крепостных Пилипин, то есть Петрин — амнистион, но я посчитать, что федеральные имперские закон важно, чем колониальные. Два неделя собирать деньги на билет до Москвы. Продать свой дом, мебель. Три дня лететь, четыре пересадка. И вот я тут.
Сперва я хлопнул себя по лбу. Да, примерно похожая ситуация была с Сидом — он тоже переехал вслед за мной на моё новое место прописки. А следом открыл дверь домика и крикнул:
— Сид! А ну-ка пойти сюда.
Мой камердинер отвлёкся от разгрузки очередного бревна и подошёл ближе.
— Познакомились с содворником? Эрнесто — славный парень. Давно хотел с ним познакомиться. Я его уже накормил, не беспокойся.
— Сид, мы с тобой повидали немало дерьма за последний месяц. Скажи, какого хрена ты не напомнил мне, что надо было при переезде писать какие-то бумаги в Петринский Дворянский Дом? Чтобы не переезжал, он же, блин, тоже городской крепостной.
Сид отвёл взгляд, вздохнул.
— Честно? Я забыл, барин. Очень много вещей нужно было уладить. Можешь меня депремировать за это.
— Депремировать⁈
— Ну… Или розгами высечь, возможно.
— Мне-то что поркой заниматься. Эрнесто Рамосович, не желаете разукрасить розгами спину вашего… как ты сказал, содворника?
Эрнесто Рамосович немного растерянно посмотрел сначала на меня, затем на Сида и сказал:
— Разукарасить розгами — это живопись? Вы продавать картины, барин, как ваша мать? Я плохо рисовать. Если нужно, то смогу. Если нужно, я быстро научиться. Правда вот рисовать спину… Мужчины…
Смех сквозь слёзы немного разрядил обстановку.
— Сядьте. Простите, что смеёмся, почтенный Эрнесто Рамосович. Нам очень грустно, что вы здесь из-за юридического недоразумения. Этим мы создали себе и вам множдество проблем. Но признайтесь, это стало больше вашем волевым решением, чем необходимостью? У вас же был выбор — воспользоваться лазейкой в законодательстве и не прилетать.
Филиппинец захлопал глазами, забормотал что-то, затем сказал:
— Простите, барин. Очень плохо понимать русский разговорный. Читать хорошо, а слушать — не очень хорошо. Лазейкой… Нет, я прилетать самолёт, никаких лазейка.
— Бросьте, у вас отличный русский. Ладно… не буду вас допытываться. Вы преподавали математику, ведь так?