К Недогонову приехал известный ученый-биолог, один из авторитетов природоведения, семидесятилетний сухой немногословный старичок. Профессор этот за три дня, пока осматривал хозяйство, вел себя так, будто не он в гостях у Недогонова, а Недогонов у него. Подозрительно и сердито поглядывал на хозяина, слушал его недоверчиво, все больше ходил в лес, лазил по кустам, часами просиживал в специальных шалашах, наблюдая за зверьем.
Недогонов возил его по самым глухим местам, по чащобам, показывал едва приметные среди опавшей листвы бетонированные ямки-кормушки и поилки, песок-галечник для фазанов и при виде дичи короткими восклицаниями как бы подтрунивал над «ревизором».
— Эк, красавица, какая! Вышла, умница, на гостей поглядеть! — приговаривал он, показывая косулю на опушке, напряженно застывшую, в струнку вытянувшую длинные точеные ноги и сторожко поводившую маленькой красивой головой.
В другом месте, вспугнув зазевавшегося русака, Недогонов на ходу открывал дверцу и свистел в пальцы.
— Эк, эк, эк! Лентяй! Брюхо-то отпустил, как у бабака. Попадись мне в другой раз!
Дикую свинью с поросятами, не уступавшую дороги, он долго и ласково уговаривал:
— Ну что ты, матушка, заартачилась? Ступай домой, уводи деток. Вишь, важничает. Ну! Эк, вредная!
Свирепое животное, величиной с годовалого теленка, наклонив длинную морду, замерло перед машиной, поблескивая маленькими вдавленными глазками. Потом легко, невесомо развернув двенадцатипудовое тело, глухо рыкнув, мамаша с выводком скрылась в терновнике.
Профессор молча и как бы украдкой черкал что-то в блокноте, закладывал между страницами былки трав, высохшие семенники, зарисовывал. Только однажды он дернул Недогонова за рукав и почти в ухо ему выкрикнул старчески сиплым фальцетом:
— Биоценоз-то, биоценоз![1] Он столетиями складывается, а вы что сделали? Как это можно!
И кряхтел, гнездился на сиденье, как курица, пришептывал что-то прыгающими, словно от негодования, губами.
Когда же настал день отъезда, профессор наконец заговорил. Голос его был глух, невнятен: старику было неловко перед Недогоновым за «инспектирование».
— То, что вы сделали, коллега, уникально… Да, это уникально. Ваш опыт — это редкий, может быть, исключительный случай. Я завидую вам. Вы работаете за целый институт…
Профессор уехал, а через месяц в одной из центральных газет появилась его статья о Лебяжьей Косе, после которой Недогонова заметили. Журналисты зачастили в Лебяжью Косу. Пошли рассказы о зайцах, о фазанах, которых Недогонов отлавливает тысячами и продает в разные области. Писали о его удивительных фотографиях птиц и зверей. Телевизионщики сняли фильм о работе охотничьего хозяйства. Статьи самого Недогонова напечатали два-три толстых журнала. Одним словом, Михаил Михайлович стал человеком известным.
К дому Недогонова я подъехал с трудом, дорога от речки среди старых дуплистых верб была сплошной песок. На взгорках и увалах намело дюны; они поросли редким камышом и остролистым змеиным луком.
На краю хутора, у самого леса, на бугре, стоял высокий флигель с широким деревянным крыльцом с балясами. На крыше была надстроена наблюдательная будка. Во дворе, огороженном штакетником и металлической сеткой, двумя рядами стояли клетки, маленькие загоны, клетушки с разными зверьками и птицами. По двору, густо заросшему кудрявым спорышем, мирно бродили вместе с павлинами крупные белые куры. Из глубины двора слышался растревоженный горловой клекот какой-то хищной птицы.
Навстречу мне к калитке вышла Александра Николаевна Недогонова, крупнолицая черноволосая женщина в вельветовой куртке и вязаном берете.
— Здравствуйте! — сказала она приветливо и, как мне показалось, излишне громко, — Михаил Михайлович велел вас встретить, он скоро будет. Пойдемте в дом.
Она завела меня с заднего хода в длинную, просторную и хорошо освещенную комнату. Я огляделся. Посередине стоял большой, почти во всю комнату, самодельный некрашеный стол, возле него — простые стулья с высокими спинками. С одной стороны стену от пола до потолка занимали стеллажи с книгами, с другой — шкафы с журналами, папками, связками газет и альбомами. На шкафах стояли чучела дикой утки, сизоворонки, удода, совы и цапли. На подоконнике в высокой деревянной вазе пестрел целый сноп павлиньих перьев. На маленькой этажерке в углу матово отсвечивал бронзовый бюст Шолохова работы Вучетича. Комната походила на кабинет ученого-естествоиспытателя.
1