– Отлично! Танцуем четыре танца! Снимайте куртку!
– Дайте только я выпью.
– Я тоже хочу! Тем более есть повод!
– Какой?
– Я уезжаю домой.
– Когда?
– Сейчас. Через десять минут. Видели такси? Это наше. Мы остановились по пути в аэропорт.
– А где вы живете.
– В Кишиневе. Не бывали?
– Нет.
– Чудесный город.
– Что вы будете пить?
– То, что и вы.
– Это сильная доза.
– Наплевать.
– Вы отчаянная.
– Всегда была такая.
– Ну, за вас. Счастливого пути. Ветер под крылья.
– Ветер под крылья!
Они выпили. Лохматик привстал и теперь уже открыто враждебно смотрел на них.
«Быть драке», – почему-то весело подумал Холин.
Она побежала к автомату, бросила монетку, нажала кнопку.
– Ну, Скворушка, давай вжарим!
Он оглядел ее. Какая она ладная, гибкая в своем черном свитере, прямо акробатка. В танце Холин прижал девушку-змейку к себе. В плечо ему уперлись маленькие тугие груди. Он никогда еще не встречал таких соблазнительных грудей.
– У вас красивая грудь, – сказал Холин.
– Все так считают.
– И вы?
– И я. Я просто в восторге от своих грудей. Дядечка, сколько вам лет?
– Двадцать.
– Сорок.
– Двадцать пять.
– Тридцать пять.
– Сторгуемся на этом. Но с вами я чувствую себя двадцатилетним. Если бы не ваш друг…
– То тогда бы что?
– Я бы в вас влюбился.
– А так вы его боитесь?
– Мне его жалко.
– А мы пошлем его к черту. Любовь не знает жалости.
– Это верно…
– Видите, какая я умная. А вы не хотите влюбляться.
– Я уже влюбился, Светка… Света… Светочка…
Краем глаза Холин заметил, что обстановка в ресторане изменилась. Толстяк раскачивался рядом с ними, колыша животом и растопырив руки, шевеля пальцами в такт мелодии, словно танцевал лезгинку. А Лохматик привалился к косяку двери и мрачно курил.
– Ас-са! – сказал Толстяк. – Дай мне девчонку, геноцвале!
– На чужой каравай рот не разевай, – сказал Холин. Ответ показался ему остроумным.
– Он и для тебя чужой, – парировал одинокий танцор.
Но тут вдруг Лохматик решительно выплюнул сигарету, затоптал ее ногой и направился к танцующим. Он схватил Змейку за руку и рванул к себе.
– Хватит!
Света посмотрела на Холина:
– Только одну минуту. Можно? Я объясню ему, что к чему.
– Насчет жалости?
– Ага. И прочего.
– Ну, валяйте. Я подожду.
Толстяк опустил руки, которые его делали похожим на большую жирную чайку, зависшую над морем, и подошел к Холину.
– А ты жох, – сказал он.
– Вы хотите сказать – жок? Молдавский танец?
– Я хочу сказать то, что сказал. Жох. Сегодня одна, завтра другая.
– Похудеть надо килограмм на пятьдесят. Тогда и у вас так будет. И жох, и жок, и жук.
Холин попал в самое больное место. Толстяк сник.
– Это точно… – сказал он грустно. – За этим я сюда и приехал.
– Ну и как? – Николаю Егоровичу стало жалко Толстяка.
– На двадцать процентов сократил порцию.
– А какая порция?
– Десять, – вздохнул Толстяк.
– Десять чего?
– Шашлыков, конечно… Я в основном ими питаюсь. И выпивку на сто граммов сократил…
– А норма?
– Ноль семьдесят пять. «Матры». Я очень люблю «Матру».
– Да, – посочувствовал Холин. – Резерв еще есть.
– Резерва хватает, – тяжело, как уставшая корова, вздохнул Толстяк и поплелся к своим чебурекам – видно, сегодня шашлыков не было.
Змейка и Лохматик о чем-то горячо спорили. Потом Света оттолкнула напарника и подбежала к Холину.
– Поехали, дядечка, – сказала она возбужденно, заглядывая ему в глаза. – Я – ваша.
– Куда? – спросил Холин.
– В Кишинев! Скоро самолет! Эй, таксист! Заводи свой тарантас! Таксист, я вам говорю!
Таксист заторопился к выходу, туша сигарету во встречные пепельницы.
– Она пьяная! Разве вы не видите, что она пьяная? – Лохматик вцепился в Холина ненавидящим взглядом.
– А ты топай, топай, – со злостью сказала Света своему ухажеру. – Молокосос! Моей груди напугался! Разве я не знаю! Знаю! Трус несчастный! Пойдем, дядечка! В Кишиневе лучше отдохнешь, чем в этой дыре У нас сады скоро зацветут! Танцевать будем над речкой! Вино молодое пить будем! А смерть придет – умирать будем! Поехали, дядечка…
Она лихорадочно тянула Холина за руку к выходу. Николаю Егоровичу передалось ее возбуждение.
«А в самом деле… – подумал Холин, надевая куртку. – Пошли они все к черту со своей медициной, анализами, давлением, режимом… Пусть будет приключение…»
– Давай, жох! – крикнул Толстяк со своего места. – Знай наших! Не подкачай!
– Шли бы вы лучше спать, – сказала буфетчица Холину. – Завтра голова будет болеть.
– Дурная голова ногам покоя не дает, правда, тетя Маша?
– Это уж точно. Только я тетя Зина.
– Посошок, тетя Зина! По бомбочке нам со Светлячком!
– О господи! – вздохнула буфетчица, наливая в стаканы. – Заводные вы, мужики… А потом болеете.
У такси Лохматик догнал Холина, схватил его за плечо:
– Я не позволю… Слышишь ты, чмырь!
– Не чмырь, а жох.
Лохматик размахнулся, но ударить не успел. Холин толкнул его плечом, парень без ягодиц отлетел в сторону, закачался, как камыш на ветру, потом поскользнулся и упал, проехал метра два по грязному асфальту.
Все это – шалаш-ресторан на краю обрыва, клубы тумана над фонарями, такси, девушка в черном свитере с упругой грудью, нелепая драма в полном безмолвии – казалось Холину нереальным, одним из тех кошмаров, которые он видел во сне.
– Гони, таксист! Гони! – крикнула Змейка, вскакивая в машину. – Скворушка, давай руку!
– Стой! – закричал Лохматик. – Подожди, что я скажу…
– Трус! Мерзкий трус… – прошептала Змейка и прикусила губу. – Гони, таксист…
«Волга» рванулась и помчалась, сигналя на поворотах, мешая туман лучами фар, словно белую кипящую кашу гладкими скалками…
Дальше все понеслось, как в калейдоскопе – быстро и ярко.
…Скандальная очередь у кассы. Крик Змейки:
– Тем, кто под мухой, без очереди!
Шум, смех мужчин, ворчание старух:
– Ну и молодежь пошла!
– А еще девушка!
– Какая она девушка! Стыдно девушкой назвать.
…Ночное аэродромное поле. Рев моторов. Огни желтые, красные, синие. Они бегут между желтых, красных, синих огней к качающему крыльями самолету. Самолет машет крыльями, как бабочка.
– Скорей! Скорей! Улетаем! – кричит стюардесса, тоже похожая на синюю бабочку в своей шапочке и фалдах-крылышках пиджачка.
– Спасибо, капустница, – говорит Холин.
…Ровно гудит самолет. Змейка и Николай Егорович сидят в самом последнем ряду, прижавшись друг к другу. Голова Змейки на плече Холина. Под мышкой он ощущает ее маленькую тугую грудь.
– Какая у тебя мировая грудь, – говорит Холин.
– Она искусственная, – отвечает девушка.
– Как это – искусственная? – удивляется Николай Егорович.
– А так… Протез… а мою вырезали…
– Зачем? – глупо спрашивает Холин.
– Рак…
– Рак – это ничего еще не значит, – говорит Холин. – Его скоро научатся лечить…
Света рыдает на его плече.
– Но моя грудь… Она никогда не вырастет… И я никогда не выйду замуж… Когда Сеня узнал…
– Сеня – это тот, Лохматик в «Шалаше»? И эти… все, кто веселился… – Холин вспомнил чересчур шумное, неестественное веселье.
– Да… Это все наши… За исключением Сени… Когда он узнал, он стал, как… как… арбуз соленый… И теперь… я знаю…. если кто узнает… если кто узнает…
– Наплюй на соленый арбуз, – говорит Холин. – Я женюсь на тебе.
…Суета в Кишиневском аэропорту. Какие-то люди с цветами окружают Свету, тормошат, кто-то удивленно кричит:
– Да она пьяная! Боже мой, она напилась!
Змейка отбивается изо всех сил.
– Пустите меня! Где мой жених? Я хочу к своему жениху! Я хочу к Скворушке! Скворушка-Егорушка, где ты?
Ее подхватывают под руки, что-то говорят, суют цветы, в конце концов уволакивают. Холин остается один. Его толкают, кто-то говорит сочувственно: