Вот теперь, если бульбы удастся сохранить хоть немножко, - он кивнул на яму, - то только и
наше.
- А не рано ли копать картошку?
- Да, она еще растет. Но что же делать? - развел руками мужик. - Люди решили спрятать,
пока и ее не увезли в Германию. А кому хочется кормить гитлеровцев?..
Он сел на кучу земли возле ямы и нам предложил сесть, чтобы не видели другие.
- Крисковец моя фамилия, Сергей Филиппович, - попро сту назвался он, не понуждая нас к
ответному знакомству. - Был я бригадиром в колхозе. Председателя сельсовета и нашего,
колхозного, немцы расстреляли сразу же, как пришли. А может, и до нас доберутся. Вы по
лесу, видимо, к фронту пробираетесь... - не спрашивая, а скорее про сто рассуждая, говорил
он. Далеко наши. Совсем далеко. Но, видать, о становились и даже дают фашистам жару. Об
этом германское радио само проговаривается: то плетут, что в Мо скве, а потом вдруг о боях
на Смоленщине, или под Харьковом, или еще где поближе. А люди ж недурные, понимают,
что далеко от тех городов до Мо сквы.
Женщины позвали Сергея Филипповича отнести к яме мешок с картошкой. Тот
извинился и ушел. А когда вернулся, сказал:
- Жонка хочет сходить домой за хлебом. Вы сможете обождать?
- Что ж делать, - виноватым голо сом отвечал Иван, - мы были защитниками народа, а
теперь вот стали его иждивенцами...
- Защитниками вы еще будете. На колени мы не станем. Вон в других местах, слышали,
что творится? - И сам же ответил: - Партизаны, как в гражданскую, начали действовать. На
железных дорогах крушения устраивают. Да и по шо ссейкам не все машины доходят до
фронта.
- Так оно было, и в войну с Наполеоном, - заметил я, стараясь пока не говорить ничего
определенного.
- Вот-вот, это наша давняя тактика - партизанство, - обрадовался Крисковец. - Нам
теперь надо дружно держаться, гражданским и военным, оказавшимся на оккупированной
земле... Помогать надо друг другу. А идти, догонять фронт? Я и не знаю. Нужно ли это?
Чувствовало сь, что он хотел сказать больше. Но пока что не решался: нас он еще не знал
как следует...
- Бульбы вечером наберите, сколько вам надо. Ну а решитесь зимовать в нашем лесу, то
мы вам и в другом поможем. Наша деревня называется Березово Болото, а дальше Великая
Старина. Люди у нас добрые. Никто добровольно в полицию не пошел. И в старо сты никто
не соглашается. Мы уж сами уговариваем тут одного доброго человека, пока не навязали нам
какого-нибудь шкурника...
С Крисковцом мы расстались, ободренные моральной поддержкой.
* * *
В шалаше мы только ночевали, а по утрам уходили в разведку по окрестно сти. Мы уже
знали, где находится железная дорога, районный центр Кличев с полицией и прочими
представителями оккупационной власти. Если возвращались рано, то отдыхали где-нибудь
подальше от шалаша. Вот и сегодня, вернувшись из похода к шо ссе, мы устроились на лесной
поляне под одинокой березой и оживленно обсуждали данные разведки.
В разгар беседы я вдруг заметил, что в орешнике мелькнуло что-то подозрительное.
- Лев, Иван, быстро обойдите орешник! - приказал я. - Кто там?
Астафьев и Сычев тут же вскочили и с оружием на изготовку побежали в заро сли
орешника. Но через несколько минут вернулись ни с чем.
Вдруг совсем близко, но уже с другой стороны, мы услышали нарочитое покашливание,
словно кто-то предупреждал о своем приближении.
На поляну вышли двое. Один - высокий в сером макинтоше и такого же цвета кепке, в
ботинках. Лицо худое, одухотворенное. Другой - среднего ро ста, с полным румяным лицом, в
брезентовом плаще и кирзовых сапогах. За плечами у него туго набитый рюкзак.
Мы все вскочили, держа оружие в руках. А Баранов крикнул:
- Стой! Кто такие?
- Да теперь-то зачем такие строго сти? - не обращая внимания на этот окрик, спокойно
сказал высокий. - Были бы мы вооружены, из орешника перестреляли бы вас, как глухарей на
току.
- И все же кто вы, откуда? - спрашиваю не так строго, как Леонид, но требовательно.
- Из этой вот деревни, колхозники, - ответил высокий. - Мы корзинки плетем. Шли за
лозой, да и увидели вас.
- Документы есть?
- Как же без документов. Есть и документы, - все так же спокойно отвечает высокий и
показывает мне справку, написанную на имя Каранкевича Ивана Афанасьевича.