в санчасть, где теперь были уже и раненые и больные. Стемнело, когда я подошел к
большому, но заметно поко сившемуся дому, возле которого стояли крытые повозки санчасти.
В сенцах меня встретил дед Митрофан с винтовкой в руках.
- Митрофан Иванович, а вы чего не идете в хату? - удивленно спро сил я.
- На по сту стою, - ответил старик с гордо стью.
- По сты мы расставили везде, где надо, а вы идите отдыхать.
- Меня позовут, когда будет можно.
- Что значит, будет можно?
Старик Метелица приблизил ко мне лицо и доверительно прошептал:
- Я так понимаю, там важное заседание, вот меня и попро сили часок по стоять, не пущать
никого, чтоб, значит, не мешали. Ну да вам можно, отступил он от двери.
- Какое может быть заседание у больных! Может, перевязка? - старался уточнить я.
- Перевязки там, - кивнул дед направо, - а в этой половине... мне так и сказано: со-ве-
щание! И никого, значит, не пущать, окромя что начальства.
Я в недоумении открыл дверь в левую половину дома. Переступив порог, невольно
о становился и сразу понял, чему тут могли помешать по сторонние. В большой душной
комнате было по-ночному темно. Лишь в переднем углу под большим столом тускло горел
сальничек. Желтым коптящим огоньком он о свещал лица трех партизан, полулежавших на
соломе, застилавшей пол толстым слоем. Это была обычная партизанская по стель. Но тут не
спали. Тут действительно шло какое-то заседание, а точнее сказать, залегание. В самом углу,
под широкой скамьей, подложив под ухо радиоприемник, лежал Астафьев и возбужденно,
размеренно бормотал:
- Наши войска на этом направлении разбили немецкую дивизию.
А лежавшие рядом Владимир Хухряков и Борис Шумилин записывали то, что слышали.
"Ясно, наш "Кренкель" принимает радиопередачу, а эти записывают", понял я и затаив
дыхание, тихо, чтоб не мешать, сел у порога на лавку. Где-то во тьме, наверное, на кровати
по сапывал мужчина, видимо, сам хозяин дома. Рядом приткнулась хозяйка. Что-то шуршало и
за занавеской на печке. Все в этом доме притаило сь, притихло, будто ждало, когда кончится
бормотание под скамьей. Ждал и я, догадавшись, что эти тро с поймали что-то очень важное,
раз в это дело включился и Борис, который не в силах и шевельнуть долго не заживающей
ногой. Я старался что-то услышать и сам. Но Лев диктовал очень тихо, а радиоприемник
лишь чуть слышно потрескивал. Батареи давно сели, и он работал, только когда Лев вот так,
лежа на нем, "подключал свое сердце", как шутили партизаны.
Вдруг щелкнул выключатель приемника, треск оборвался, коптилочка из-под стола
переметнулась на стол, и раздался радо стный голо с Астафьева:
- Товарищ комиссар, как хорошо, что вы тут. А то я все равно сразу побежал бы
разыскивать. Какая сегодня сводка! Вот, читайте! - И, забрав у Шумилина и Хухрякова
бумажки, он подал мне. - Только их надо бы сперва сверить.
- Один не успевал записывать, так мы на пару, - бодро заговорил из-под стола Борис.
- Нога-то твоя как? Тебе надо ее держать в покое, а ты вот... - ворчу на него.
- Товарищ комиссар, опять наши устроили немцам баню. Несколько дивизий фашистских
под корень!
- Дядя Боря, а дивизия - это целая тыща? - по слышался бойкий детский голо сок с печки.
- Это кто спрашивает, ты, Кастусь? - спро сил Борис. - Дивизия - это десять тысяч,
Ко стик!
- А несколько - это пять? - оттуда же спро сил писклявый девчоночий голо с.
- Несколько, в данном случае не меньше семи.
- Значит, семьдесят врагов наши убили, - по слышался с печки третий голо с.
- Эх ты-ы! Семьдесят тысяч, а не семьдесят! - поправила более солидным голо сом,
видно, девочка лет двенадцати.
"Да сколько их там, на печи?" - удивился я.
- Ура! Семьдесят тысяч фашистов наши победили! - раздало сь все на той же печке.
- Марфа Егоровна, можете зажигать лучину и вообще дышать полной грудью, - разрешил
Лев.
- Я согласен месяц не дышать, чтобы слышать, как их колошматят наши, раздался
хриплый бас с кровати, и ко мне подсел взлохмаченный мужчина с огромными усами на
круглом улыбчивом лице. - Товарищи только вселились, мы им хотели бульбы сварить. Да
они попро сили часок по сидеть тихо, а сами расположились возле радио. А нам тако ж
интересно. Вот мы и не дышали.