Сегодня она не ждала посетителей.
Она стояла на вершине поросшего клевером холма, и ее взору открывалась прекрасная панорама на долины Африканской циветты и окрестных лавандовых холмов и взгорья. Экипаж миновал последний поворот пыльной дороги, которая змеей вилась меж окрестных деревушек, и выехал на посыпанную гравием подъездную дорожку, заканчивавшуюся у стен ее замка. Рядом с двенадцатью жеребцами золотистой масти скакали двенадцать форейторов. Кучеры орали что есть мочи и нахлестывали лошадей, подняв настоящую пыльную бурю.
Она захлопнула свой дневник, отрешившись, таким образом, от прошлого. Приподнявшись на локте, она потянулась за бокалом, стоявшим рядом с ней, и, запрокинув голову, отпила абсента, который обычно означал окончание ее послеобеденных сеансов. Огненная жидкость скользнула по пищеводу и уютно устроилась в животе, распространяя вокруг приятное тепло.
Стук копыт приближался, и от запаха роз у нее закружилась голова. Из конюшен донеслось ржание норовистых лошадок, слившееся с хором гогочущих гусей на озере у подножия холма и пронзительными криками павлинов с его вершины. Где-то вдали, за холмами, из нор поспешили африканские циветты, топча лапами цветы лаванды, и полезли наверх по каштанам, помечая свою территорию мускусными запахами.
Экипаж резко остановился возле двух мраморных львов, испещренных красными прожилками, что замерли у огромных парадных ворот, над которыми возвышался фамильный герб мадам Габриэль. Чугунные ворота распахнулись, и инкрустированный позолотой экипаж въехал во внутренний двор. Форейторы придерживали тяжело дышащих лошадей, умело управляя изящными удилами, шорами в малиновом плюмаже и кожаной упряжью, отделанной драгоценными каменьями. Кучеры разом натянули поводья, чтобы удержать лошадей и не растоптать клумбы роз. Из экипажа быстро, один за другим, высыпали шесть мужчин в униформах и зашагали в сторону парка и поросшего клевером холма.
Мадам Габриэль поставила бокал с абсентом на кобальтовое блюдечко, изящно взяла из позолоченной вазочки миндальный орешек в шоколаде и отправила его в рот.
Месье Гюнтер, злобный призрак некогда демонического любовника, который находил несказанное удовольствие в несчастьях других, приблизился к ее уху в виде пропитанного абсентом облака и прошептал: «Над вами навис рок, chere мадам. Ваша судьба вот-вот переменится, и, боюсь, не к лучшему».
По ее легендарным рукам скользнул холодок меланхолии. Неужели антисемиты добрались и до ее долины? Неужели Франция сходит с ума? Всем бы следовало усвоить урок, который преподал обществу ее дорогой друг Эмиль Золя. Каждый гражданин имел право противопоставить свою индивидуальность требованиям общества к конформизму. Она была той, кем была, — мадам Габриэль д'Оноре, еврейкой и аристократкой, и гордилась своими достижениями. Прикрыв глаза рукой в перчатке и прищурившись, она разглядывала мужчин, которые столь уверенно маршировали к поросшему клевером холму, словно прекрасно знали окружающую местность. Их униформа и медали становились все более различимыми. Что потребовалось от нее высокопоставленным правительственным чиновникам? Это ведь эмиссары президента Третьей республики, никак не меньше!
Это было плохо. И не просто плохо, а очень плохо.
Альфонс, дворецкий мадам Габриэль, заслышал шум снаружи и выбежал из замка.
— Нет! Нет! Господа! — вконец расстроенный, завопил он. — Мадам ни в коем случае нельзя беспокоить. Это недопустимо.
— Мы выполняем приказ президента! — прокричал в ответ один из курьеров, размахивая в воздухе газетой. — Случилось нечто ужасное.
Раздраженный дворецкий выпрямился во весь свой немалый рост. Его внимательный взгляд обжигал, на лице появилось привычное и обычное для него презрительное выражение высоколобого интеллектуала, которому приходится иметь дело с необразованными плебеями. Он выхватил газету из рук мужчины и, воинственно расправив плечи и тяжело отдуваясь, возглавил процессию.
Посланцы прижимали шпаги к мускулистым бедрам, возвещая о своем продвижении по парку. Они шагали мимо каналов, зеркальных прудов и ручейков, прорезавших свои русла в известняке, стекая в искусственное озеро в форме гигантского павлина, привлекавшее, к ужасу мадам Габриэль, стаи диких гусей, которых она находила невыносимо грубыми.
Процессия остановилась у подножия клеверного холма. Они пристально разглядывали прославленные галереи мадам Габриэль, Мекку эксгибициониста, видимую издалека, с расстояния в несколько километров.