Через несколько дней после незаконного ареста граф Пребуа-Крансе был отдан под суд. Товарищи его пришли в негодование от вероломства дона Антонио Паво, который с таким бесстыдством нарушил клятву. Некоторые из авантюристов отправились к нему, чтобы потребовать объяснений относительно этого бесчестного поступка и принудить поправить дело. Но у дона Антонио хватило наглости заявить, что он никому ничего не обещал и что дело графа Пребуа-Крансе его не касается.
Против графа началось следствие, и все офицеры батальона, в том числе и командир, были вызваны на допрос… И мы должны сознаться: все, за исключением лишь одного, свалили всю ответственность на графа. Конечно, их показания не могли иметь особого значения — в любом случае граф был бы приговорен к смерти.
При аресте графа за поясом у него нашли пистолеты. Генерал Гверреро велел оставить их у него: он надеялся, что дон Луи в порыве отчаяния пустит себе пулю в лоб и в таком случае ему не придется подписывать смертный приговор. Генерал понимал лучше, чем кто-либо другой, всю низость своего поступка. Но он ошибся в расчетах: граф не был настолько малодушен, чтобы запятнать себя самоубийством, и предпочел быть расстрелянным своими врагами.
Между тем Валентин решил во что бы то ни стало освободить графа, только из-за этого он и бежал из дома дона Паво.
Однажды вечером, дня через три после ареста, граф услышал, что дверь его комнаты отворилась. Он обернулся и вскрикнул от радости — это был Валентин.
— Ты?! Как я рад!.. Как ты сюда пробрался?..
— Разве ты не ждал меня, брат? — укоризненно спросил Валентин.
— У меня было предчувствие, что ты придешь, но я все же не смел на это рассчитывать. Но ведь тебе опасно находиться здесь… Ты ведь вынужден скрываться и, наверное, терпишь всевозможные неприятности.
— Я-то? Нисколько!
— Тем лучше… Как я счастлив, что ты пришел! Но кто это с тобой?
Действительно, Валентин был не один: тюремщик впустил вместе с ним и другого посетителя, который неподвижно стал у двери.
— Это пока тебя не касается… Поговорим о делах.
— Ну, говори, какие у тебя дела…
— Ты знаешь, что осужден на смерть?
— Знаю…
— Хорошо, теперь слушай меня и не прерывай — время дорого. Я согласился бежать потому, что предвидел, как пойдут дела. Я все приготовил к твоему побегу, тюремщики подкуплены, никто не увидит, как ты выйдешь из тюрьмы. Одевайся скорее… Где твоя шляпа?.. Через десять минут мы будем на корабле, я уже переговорил с капитаном… Видишь, как все просто!
— В самом деле, все это очень просто, — равнодушно ответил граф. — Благодарю тебя.
— Есть за что благодарить!
— Только, — продолжал граф, — я не могу принять твоего предложения…
— Как! — вскричал Валентин. — Подумай, что ты говоришь… Ты шутишь?!
— Нисколько, я говорю совершенно серьезно. Видишь ли, мое непоколебимое желание заключается в том, чтобы мексиканское правительство обесчестило себя беззаконным приговором. Я не бегу потому, что не должен бежать — это была бы низость с моей стороны. Солдат не смеет оставить свой пост, а я не имею права бесчестить свое имя. Я умираю за великую благородную идею — за освобождение и возрождение народа… Ты знаешь: идея только тогда может осуществиться на земле, когда кто-нибудь отдаст за нее жизнь. Ради этой идеи я с радостью пролью свою кровь… Я очень много передумал за эти дни: чем ближе стоишь к могиле, тем правильнее смотришь на жизнь. И пришел к мысли, что мне необходимо умереть. Я отлично знал, что ты предпримешь попытку спасти меня, и знаю, что преданность твоя беспредельна, но и ты должен принести величайшую жертву: позволить мне умереть. Я не хочу кривить душой. В этой игре я поставил на кон свою голову: я проиграл — значит, должен отдать ее.
— Не говори так, брат! Мне больно это слышать! — в отчаянии вскричал Валентин.
— Подумай, мой добрый Валентин, в каком положении я нахожусь: меня судят незаконно — стало быть, стыд моего осуждения падет на судей. А если я убегу, то кем стану в глазах народа? Обыкновенным искателем приключений — и больше никем… или даже разбойником, как меня не раз называли, который жалеет себя и не жалеет своих товарищей. Подумай о тех, которые умерли, сражаясь за наше дело. Должен же я как-нибудь выплатить свой долг? Не уговаривай меня, брат, это совершенно бесполезно: ничто не может изменить моего решения.
— Ах! — гневно вскричал Валентин. — Так ты непременно хочешь умереть! Подумай, что убивая себя, ты убиваешь и другого человека. Неужели ты думаешь, что она согласиться жить после того, как…
— Молчи! — прервал его дон Луи. — Не говори о ней… Бедная Анжела, зачем она полюбила меня?
— Да потому, что вы благороднейший человек, дон Луи! — вскричала донья Анжела, подходя к графу; это она стояла у двери комнаты.
— О, Анжела… Брат, что ты наделал? — вскричал в отчаянии дон Луи.
Охотник не отвечал, он плакал, как ребенок.
— Не упрекайте его, дон Луи, за то, что он привел меня к вам. Я этого сама хотела… Я потребовала этого.
— Боже мой, Боже мой! Вы убили меня… вы поколебали мою решимость… Мужество покидает меня в вашем присутствии.
— Ошибаетесь, дон Луи! Вы считаете меня слабой женщиной… Но уверяю, любовь моя слишком искренна, чтобы я могла посоветовать вам поступить против чести, не хочу, чтобы ваша слава запятналась малодушием. Я была счастлива, слыша все, что вы говорили сейчас. Я люблю вас — и у меня, кроме безграничной любви, нет ничего в жизни. Слава ваша мне так же дорога, как и вам. Ваша жизнь была безукоризненна, так пусть же и память о вас останется незапятнанной. Я так люблю, что не задумавшись пожертвовала бы своей жизнью для вас. Но я пришла сказать вам: умрите благородно, падите, как герой! Будьте мучеником за правду!
— О, благодарю вас! Благодарю! — восторженно вскричал дон Луи, прижимая ее к себе. — Вы возвратили мне мужество.
— До свидания, дон Луи, до свидания. Мы скоро увидимся. Граф подошел к Валентину.
— Дай мне твою благородную руку, брат… Прости меня… Охотник бросился ему на шею, дон Луи еле вырвался из его объятий.
Валентин вышел от графа, едва держась на ногах. Донья Анжела, несмотря на выказанное ею мужество, чуть было не лишилась чувств.
Граф, оставшись один, сел на табуретку, схватился за голову и оперся руками на стол.
Так просидел он до самого утра, когда за ним пришли, чтобы вести его на суд. Допросы были закончены, и началось разбирательство.
Граф выбрал в свои защитники молодого капитана Борунда, который при взятии Эрмосильо попал в плен к французам.
Борунд помнил, с каким великодушием обошелся с ним граф. Речь его была именно такой, какую следовало ожидать от молодого благородного офицера: проста и в то же время замечательно красноречива. Всякий, слышавший ее, убедился в невиновности графа — и, конечно, он был бы оправдан, если бы смерть его не была решена заранее.
Во время разбирательства дела граф оставался совершенно спокоен, несмотря на то что несколько часов подряд был вынужден выслушивать всевозможную клевету лжесвидетелей. Он даже не упрекнул изменивших ему товарищей.
Но талантливая речь защитника тронула его до глубины души:
— Благодарю вас! Я так счастлив, что среди множества врагов встретил наконец такого человека, как вы. Я не могу заплатить за вашу речь, она бесценна. Вот, возьмите это на память, — прибавил он, надевая на палец капитана свое кольцо, которое не снимал с тех пор, как выехал из Франции.14
Капитан сердечно пожал его руку; он сам был так взволнован, что не мог произнести ни слова.
Судьи вышли совещаться. Минут через пять они вынесли приговор.
Граф Пребуа-Крансе единогласно был признан виновным. Само собой разумеется, его приговорили к смерти.
Председатель суда приказал переводчику сообщить приговор осужденному. Но тут произошло нечто странное.
14
С удовольствием отмечаем, что впоследствии капитан Борунд ни за какие деньги не пожелал расстаться с этим кольцом. — Примеч. автора.