– Я-то в норме. – Джесси глянула на дочку. Стиви отыскала кусочек тени у дальнего угла здания и, похоже, вовсю изучала черный шар. – А Стиви… пережила потрясение, но все хорошо. В смысле, никаких повреждений.
– Рад слышать, честное слово. – Крич выкопал из нагрудного кармана пиджака лимонно-желтый носовой платок в узорчатую полоску и промокнул вспотевшее лицо. Почти того же оттенка желтого цвета были и облегающие брюки Хитрюги, к которым он надел двухцветные башмаки – желтый верх, белый низ. Он был обладателем целого шкафа костюмов из ослепительно-яркого полиэстера всех цветов радуги и, хотя жадно читал «Эсквайра» и «Джи-Кью», утонченности в его вкусах и чувстве моды было столько же, сколько в субботнем вечернем родео. Жена Крича, Джинджер, поклялась, что разведется с ним, если он еще хоть раз наденет в церковь свой красный костюм с отливом. Хитрюга верил в могущество имиджа, о чем часто говорил и жене, и всякому, кто соглашался слушать. «Если боишься, что люди обратят на тебя внимание, – говаривал Хитрюга, – можешь спокойно сесть на землю, пускай засосет тебя целиком.» Крич, крупный мужчина в теле, разменявший пятый десяток, всегда был готов быстро улыбнуться и пожать руку, и почти каждому жителю Инферно продал ту или иную форму страховки. С широкого румяного лица глядели голубые, как пеленка младенца, глаза, а обширную лысину окаймляла рыжая бахрома, да надо лбом красовался крохотный пучок рыжих волос, который Хитрюга аккуратно причесывал.
Он дотронулся до отверстия, зиявшего в моторе пикапа.
– Док, похоже, в вас бабахнули из пушки. Не хотите рассказать, что стряслось?
Джесси взялась рассказывать. Отметив, что Стиви стоит неподалеку, она все свое внимание сосредоточила на изложении событий Хитрюге Кричу.
Стиви, уютно устроившись в прохладной тени, смотрела, как черный шар творит чудеса. На его поверхности снова стали проступать ярко-синие отпечатки ее пальцев, цветом напомнив девочке океан, каким его рисуют, а еще – бассейн в далласском мотеле, где они отдыхали прошлым летом. Нарисовав ногтем кактус, Стиви полюбовалась, как синяя картинка медленно расплылась и исчезла. Она рисовала каракули, спиральки, круги, и все картинки медленно опускались вниз, к темному центру шара. «Даже лучше, чем рисовальное желе! – подумала она. – И убирать ничего не надо, и краску никак не разольешь… правда, цвет только один, но это ничего, он такой красивенький!»
Стиви пришла в голову мысль. Девочка нарисовала на черном шаре клеточки и принялась заполнять их «Х» и «О». Она знала, что эта игра называется крестики – нолики. В нее очень здорово играл папа, он и научил Стиви. Она сама заполнила все клетки крестиками и ноликами и обнаружила, что цепочка ноликов в нижнем ряду соединилась. Клеточки уплыли внутрь, и Стиви начертила новые. На этот раз выиграли сложившиеся в диагональ крестики. Клеточки снова уплыли, пришлось нарисовать решеточку в третий раз. Опять выиграли крестики. Вспомнив, как папа говорил, что самое главное – середина, Стиви вписала туда первый нолик, и, действительно, нолики выиграли.
– Че тут у тебя, малявка?
Стиви испуганно подняла голову. На нее пристально смотрел Санни Кроуфилд. Черные волосы свисали на плечи, из-под густых черных бровей смотрели такие же черные глаза.
– Че это? – спросил Санни, вытирая грязные руки ветошью. – Игрушка?
Она молча кивнула.
Он хмыкнул.
– А по-моему, похоже на кусок говна. – Санни чихнул. Тут его позвал Мендоса, и он вернулся в гараж.
– Сам ты кусок говна, – сказала Стиви в спину Кроуфилду, но не слишком громко, поскольку знала: «говно» – слово нехорошее. Потом девочка опять посмотрела на черный шар и, ахнув, затаила дыхание.
На черной поверхности опять синели клеточки. В них было полно крестиков и ноликов, и крестики выиграли, заполнив верхний ряд.
Клеточки медленно растаяли, уйдя в глубину.
Стиви их не рисовала. Как не рисовала и ту идеально правильную решетку, которая начала проступать на черной поверхности, выведенная такими тонкими линиями, словно их оставила бритва.
Стиви разжала пальцы и чуть не выронила шар, но вспомнила, что мама не велела. Через пару секунд клеточки для крестиков-ноликов были готовы. Начали появляться «Х» и «О». Стиви принялась звать маму, но Джесси еще разговаривала с Хитрюгой Кричем. Девочка посмотрела, как заполняются клетки, а потом, повинуясь внезапному порыву, дождалась, чтобы внутренний палец шара дописал нолик, и сама вписала в одну из них крестик.
Никакой реакции. Клетки медленно исчезли.
Прошло несколько секунд. Шар оставался совершенно черным.
«Сломала, – печально подумала Стиви. – Он больше не играет!»
Но в глубине сферы возникло какое-то движение – непродолжительная вспышка быстро побледневшего синего цвета. К поверхности снова поплыли бритвенно-тонкие пересекающиеся линии, и на глазах у Стиви в центральной клетке возник нолик. Потом наступила пауза; у девочки екнуло сердце, потому что она поняла: что бы ни находилось внутри черного шара, оно приглашает ее поиграть. Она выбрала клеточку в нижнем ряду и вписала туда крестик. Вверху слева появился нолик, после чего опять наступила пауза – чтобы Стиви могла обдумать ход.
Партия закончилась быстро, диагональю ноликов, шедшей сверху вниз справа налево.
Как только растаял последний штрих, появилась новая решетка, и в центре снова нарисовали нолик. Стиви нахмурилась. Кто бы ни сидел в шаре, он уже слишком хорошо понимал, как надо играть. Но она храбро сделала ход
– и проиграла даже быстрее, чем в прошлый раз.
– Стиви? Покажи мистеру Кричу, что в нас попало.
Девочка испуганно вздрогнула. Мама с Хитрюгой Кричем стояли неподалеку, но не видели, чем она занята. Стиви подумала, что пиджак мистера Крича выглядит так, словно тот, кто его шил, держал палец в розетке.
– Можно взглянуть, киска? – с улыбкой спросил Хитрюга и протянул руку.
Девочка медлила. Шар опять стал прохладным и совершенно черным, от клеток не осталось ни следа. Ей не хотелось уступать шар этой чужой ручище. Но мать наблюдала за ней, ожидая повиновения. Понимая, что сегодня зашла в своем непослушании гораздо дальше, чем следовало, Стиви отдала Хитрюге черный шар – и, как только выпустила его из рук в ладонь мистера Крича, снова услышала вздохи поющих для нее ветряных курантов.
– И вот это разворотило мотор? – Крич тупо заморгал, взвешивая предмет на ладони. – Док, вы в этом уверены?
– Дальше некуда. Я знаю, что он легкий, но габариты подходят. Я же сказала: он пробил мотор насквозь и застрял под крылом, над колесом.
– Просто в толк не возьму, как такая штука могла протаранить металл. На ощупь похоже на стекло, что ли. Или на мокрый пластик. – Он пробежал пальцами по гладкой поверхности. Стиви заметила, что никаких синих отпечатков при этом не осталось. Мелодичный звон ветряных курантов был настойчивым, тоскующим, и Стиви подумала: «Ему нужна я.» – Так его выдуло из той штуки, что пролетела мимо вас, да? – Хитрюга Крич поднес шар к солнцу, но внутри ничего разглядеть не сумел. – Первый раз вижу такое. Что это? Есть идеи?
– Никаких, – откликнулась Джесси. – Может быть, знают те, кто прилетел на вертолете. За той штукой их летело целых три.
– Честно говоря, уж и не знаю, что писать в отчете, – признался Крич.
– Я хочу сказать, от столкновения и повреждений вы, конечно, застрахованы, но не думаю, чтобы в «Гордости Техаса» поняли, как детский пластмассовый мячик, вмазавшись с разгона в мотор пикапа, пробил в нем дыру. Что вы собираетесь с ним делать?
– Вот закончим здесь, и сразу сдадим его Вэнсу.
– Ну, рад буду подвезти. Думаю, ваш пикап отъездился.