— Очевидно, да.
— Бу-э-э…
Работаем, в общем. Надеюсь, и зарабатываем.
Сел Тома к стеночке и глаза прикрыл. Год какой-то непростой, Господи… Не платят. Только-только шеваж и долю общинной тальи выплатить. На прокорм и половины зерна не вернули… Дидье еще не набрал заказчиков, чтобы требовать — а ему надеются не заплатить. Что и делать-то?
— Батя? Ты чего тут?
Сыночка. Говорит теперь, и в кузне ловчеет день ото дня — не в пример тому Дидье.
Пойду по деревне пройду. Долги собрать.
— Помочь есть надо?
— Нет. Работай…
Ненавидел Тома просить. Ненавидел — с детства. Но отдавать долю скоро, да когда и кушать-то надо?
Да только не к удаче видать пошел.
— А, Тома, да ты заходи!
— Мне бы, как эт, вот…
— Да ты ж не про за дела, свояк!
С полчаса проговорили — а зерна так и не дал.
— И чо? А нету пока. Ты на той седмице заходь, там и отдадим…
И на той седмице тоже было.
А совсем уж сдался когда дошел до Жана-бондаря. И ведь кто-то, а уж он-то! Вроде и согласился.
— А. Ну сейчас, поищем-поскребем…
И куда-то в амбары ушел. Постоял Тома, потоптался. Походил. Так уж и полчаса прошло — нету никого. Ну, заглянул в дом — а там только средняя их, Мари, по хозяйству хлопочет.
— Поздорову, добрая девица. Хозяин-то, Мари, куда на дворе пошел?
— Так ведь… На покос они уехамши. Еще полчаса как…
Невесело Тома походил. Попусту.
Пошел батя долги собирать. Да вернулся не солоно хлебавши — кстати, это тут не шутка. Соль, фактически, местная разменная деньга. Меди-то нет.
— Батя, почему они не платить? Мы плохо работать?
— Нет… Просто думают кому платить. Мне или… Дидье.
— Кому?..
Батя воззрился на меня. Кажется, я должен этого человека знать.
— Не знать. Плохо… — я похлопал по голове.
— Не помнишь?
— Не помню.
— Подмастерье был… да ушел в тот самый день.
Ага. Ситуация проясняется. Селяне решили, что раз есть второй кузнец — первому можно и не платить. Сэкономить. Я смотрю, некоторые решения переживут века.
— Не платят? — спросил бесплотный голос в голове.
— Хуже. Мы ж тут натурой рассчитываемся, в основном…
— А почему хуже?
— Потому, что эту самую натуру мы как минимум едим, и в магазине ее не купишь. Нет магазина. Ведь не просто жрать хочется. Хочется с голодухи не помереть… Тут понятия о социальной помощи никакого нет.
— А зачем тогда деньги? И откуда они у остальных?
Действительно хороший вопрос. Откуда?
Скрип фургона с мебелью раздражал. Поговаривали, что от перегрузки — однако, опыт показывал, что два фургона это дороже и ничем не лучше. Приходится чаще вытаскивать то один, то другой из грязи на разбитой конным конвоем дороге.
— А кроме того, Ваша Светлость, пять куриц, семьдесят пять яиц…
Разговор этот повторялся — с точностью до количества куриц — уже в пятый раз. Шевалье де Брие, капитан конвоя, как-бы ни к кому не обращаясь, начинал рассуждать о надлежащем снабжении. С примерами, кои обосновывали и подтверждали тезисы о необходимости содержания на довольствии не менее чем… Число менялось. После описания двух мелких стычек следовало описание нападения на конвой у ущелья. При этом как-бы незаметно объяснялось, что помимо героизма дело в умелом планировании. Которое было сделано понятно кем.
В этом месте кастелян Бертье не выдерживал и начинал напоминать, во что обходится содержание отряда. И гарнизонов. Как правило, каждый воин хотел, ну как минимум, жрать!..
Сомнительное развлечение. В вассальных землях можно было хотя-бы поохотиться, но сейчас до замка оставалось не более дня пути, а на своих землях рисковать урожаем Его Светлость не желал. Что не добавляло ему веселья.
— Де Брие. — вдруг прервал он спор, в который ранее не вмешивался.
— Да, Ваша Светлость?
— Скольких ты хочешь добавить в роту?
— Э-э-э… Двадцать человек, Ваша Светлость!
— А во что их одеть? Что дать из доспехов?
— Я, Ваша светлость, полагаю амуницию их таковой…
— Позови Закарию.
Лошадь Его Светлости, Пустельга не походила на свое имя. Единственным неоспоримым достоинством каурки было спокойствие. Гильом Десятый, Герцог Аквитанский, почесал подбородок и глянул на солнце. Милостив Господь, они вполне успевают до темноты.
— Отец мой, здравствуй и радуйся!
— Как давно мы не виделись, дочь моя… — ухмыльнулся в бороду герцог. — Неужели ты за это время выучила тот самый псалом?