— Ой, — саркастически заметила тетка. — Не молод ли, петушок, для своего ума?
Ах ты, курица старая!
— То есть курицу топтать можно, а выбрать ту курицу — ума мало? О! Понял! Тётенька, а ты сама-то не возьмёшься? С — как вы там меня допрежь называли-то, напомнить? Вот и берись жить. Женой. Чтобы мне побыстрей расквитаться, да и ты за молодостью проследила?..
У тетки аж дух захватило.
— Дык ить я ж… Да как-то и не гадала… Да я ж уже…
— Золотые слова. Но кто же, кроме вас, с таким жить должен? Или это я у вас в долг взял чего? Так вы, тетенька вдруг слова свои поменямши? Помнится, и гоняли вы меня как того петуха с огорода, и точно в женихи никому не прочили. Вот я по вашим заветам и действую. А дальше будете лезть не в свое дело, так я и похлеще отвечу. Матушка стесняется, а я так хорошо помню, каково оно, в дурачках. Так что ежели не хотите платить за гвозди вдвое — ходите к Дидье или с советами да вопросами осторожнее. Что тебя касается — тебе будет рассказано, когда надо.
— Негоже это, без семьи человеку жить и сродственникам как чужакам каким отвечать!
— Обратно золотые слова! Вот это я и припоминаю, сколько помощничков было — понятно? Так что, чтобы ни мне, ни батюшке, ни матушке этим не докучали — а то я и правда обижусь. Сильно.
Ох, показал молодой кузнец зубки — и зубки-то кованные, каленые. Был дурачок, да весь вышел. Были глазки дурачка — а теперь мужика крепкого, пожившего. Даже и не знаешь, что лучше-то… Для женитьбы.
— Матушка, так дело только в колодце? Так я берусь, если ты не торопишься, сделать подъем вчетверо легче.
Матушка даже не нашлась, что сказать.
— Послезавтра тебе все предоставлю.
“И что ты делать собрался?..”
“Полиспаст. Мне Кола кусок ясеня подарил. ”
“Чего?..”
“Вот и ты посмотришь.”
— Сынок мой, Анри, — с непередаваемым горделивым презрением в голосе изрекла старуха Орели. — Сказал, что две палки и веревка три-то четверти веса всякий раз на себя возьмут, спорить не станут. Я так поразмыслила — что всяко получшей какой хамки… Все как сыночка мой обещал и случилось.
Отцепила крюк от ведра, смотала веревку и оба ведра к себе в заулошную унесла. Вместе с чудными колесами.
Полоса раскалилась в горне лежала не совсем для того, но и для подковы сгодится. Дождавшись “цвета сливочного масла”, я подхватил прут-полосу клещами и заклинил ее в для этого и предназначенном отверстии. Быстрей, быстрей! Стынет! Загнул, накинул на оправку — почти две трети успел. Ну, пластилин же… Нагрев. Вторая, загибаем. Еще нагрев — да, вот тут-то и видать, кто — кузнец, а кто — кино глядел. Я, кажется, пока ближе ко второй категории.
В-общем, на просечке я, конечно, облажался. Итого — семь нагревов, да еще с заглаженным заусенцем… М-дя. Орел. Сизый только. Повернулся к своему мастеру, думал как-то извиняться… Тома плакал. Это было странно и неуютно — но плакал он, кажется от счастья. Смахивал грязной, изуродованной тяжким трудом ручищей слезы, а они текли снова. Я не смог ему не улыбнуться. Ну, батя, как оно — нормально идет? Да я выучусь, проживем, бать, как-то так… Не парься. Я уже тут. Все нормально, батя, все путем. Не тебе ж одному воз тянуть, когда и передохнуть надо.
Не изменив выражения скуки на лице, шевалье врезал мне по зубам тыльной стороной перчатки. Я это понял только тогда, когда чернота после сверкнувшей в голове молнии боли, несколько рассеялась, продолжая ныть.
— Все понятно об оплате, тупое быдло? Или пойдешь моему сеньору жаловаться?..
Моральные терзания прекратились. Во рту стало мокро и солоно. Я нажал слева и справа на шарниры присоединения забрала, и слегка довернул внешние шайбы. Штифты слабо звякнули — не знаешь, и не услышишь.
— Шлем мне отдай. — он даже не радовался. Ему было просто наплевать.
Взяв шлем, он его придирчиво осмотрел, надел, надвинул забрало.
— Надо же, отремонтировал, тупица деревенская…
Я отошел на три шага, а он открыл забрало. Точнее попытался — штифты провалились в пазы и забрало заблокировалось на трех четвертях. Закрыв ему обзор. Он подергал его — безрезультатно.
— Ну, падаль!
И попытался сорвать шлем с головы — не тут-то было. Забрало уходило под подбородок — а челюсть не сожмешь. Он зарычал от бешенства, дергая шлем туда — обратно.
— Скотина! — дальше последовал поток новых для меня слов. Кучеряво высказывается дворянство, однако… Или правильнее назвать его “аристократом”?
— Снимай, сукин сын!!!
Я молчал, сглатывая кровь с рассеченной внутри щеки.