– Можешь, если хочешь, сказать последнее слово, – позволил он Ирене, и тут же предупредил, – это не в том смысле, что я готов слушать твою вульгарную, безобразную ругань.
Ирена браниться перестала, глядела на своего судью и палача снизу вверх. Изломанное тело невыносимо болело, мешая сосредоточиться на главном. Возможно, она еще купит себе жизнь, если сможет правильно сторговать ему страшную правду. Бомба в доме уже заложена, и таймер сработает семь часов. Когда пир будет в разгаре и подвыпившие гости еще не встанут из-за праздничного стола. Это значит – через пятнадцать минут. Достаточно времени, чтобы отзвонить поганцу "архангелу" и отправить его в котельную отключить заряд. Потом уже можно будет в виде добровольного покаяния указать и где схоронены заряды с напалмом. Но Ирена тут же подумала и о другом: зачем все это? План ее не удался и в лучшем случае ее ждет опала и заключение в бункере или все та же, только отсроченная на неопределенное время казнь. Но может еще удастся месть. Она умрет сейчас, но точно зная, что и те, другие, в далеком, прошлом ее доме тоже мертвы. И Ян ничего не сможет с этим поделать. Только созерцать руины, под которыми погребены его жена и сын. "И дурак "архангел" тоже", – услужливо подсказало прояснившееся сознание. Эта последняя счастливая мысль и утвердила Ирену в ее решимости промолчать и принять смерть, как она есть.
– Чтоб ты сдох! – только и выдохнула она на прощание. Потом равнодушно смотрела, как смерть перетекает из иглы в ее тело, наполняя его вязкой, ватной беспомощностью. Потом и ей и телу стало все равно.
Балашинский неспешно упаковал оба шприца в футляр. После вытащил из бара литровую бутыль "Смирновской". Облил кровать и пол спальни. Крепко запер стальную входную дверь.
Длинная каминная спичка, зажженная, упала на постель, еще одна – рядом с телом Ирены на ковер. После, дождавшись, пока пламя разгорится, как следует, Ян незаметно выскользнул через балкон.
Обратная попутка подъезжала к поселку, когда Яну бросилось в глаза необычное количество милицейских машин у проходной, и густой, страшный дым, валивший из глубины со стороны Большого дома. Выли сирены. Балашинский тут же отпустил частника, решив далее идти пешком. В поселке творилось что-то неладное.
Входить на территорию через шлагбаум охраны при таком скоплении возле нее людей в погонах было бы верхом глупости, потому Ян повторил свой давешний маневр – через забор, мимо камер слежения. Однако, камеры вряд ли могли схватить изображение из-за черных, непроницаемых клубов дыма, окутавших все вокруг.
Пробираясь сквозь удушливую завесу, которая становилась все гуще по мере продвижения к дому, Ян то и дело натыкался на снующих в защитных костюмах пожарных. Пришлось быть настороже, уклоняясь от нежелательной встречи.
Когда же, невидимый в дыму, он выбрался наконец к Большому дому, то с мертвящим ужасом обнаружил, что дома никакого нет. Есть только клубящаяся зловонным дымом и жаром воронка, в которой если и было что живое, то никак не смогло уцелеть. В первом порыве Ян бросился к страшной яме, но задохнулся от жара. Повернул назад. Если и мог он найти хоть одну живую, спасшуюся душу, то явно не здесь. Балашинский пробрался назад к сторожке. Остановился позади среди деревьев, придумывая, как лучше обставить свое появление и выяснить главное – остался ли хоть кто-нибудь в живых. Но спрашивать не пришлось. Какой-то неведомый, чужой голос, оторвавшись от переговоров по радиотелефону крикнул в пустоту тот же вопрос. В ответ прозвучало уверенное, не допускающее и тени сомнения: "Никто не уцелел!"
Уже час, как Балашинский шел пешком вдоль обочины дороги, ведущей в город. Иногда рядом тормозили участливые автомобилисты, предлагали подвезти. Ян только отмахивался от них. Ехать ему не хотелось. Однако, он знал, куда идти. В офисе, в сейфе покойного "архангела" лежали одиннадцать паспортов с открытой шенгенской визой, десять из которых уже не понадобятся никогда. И деньги на непредвиденные расходы. Номер счета во франкфуртском банке и код Ян помнил наизусть. Завтра же он сядет в поезд, никаких самолетов! И долой, прочь отсюда.
Он поедет один. Как и всегда, один. Что ж, ему не привыкать… Куда потом? Можно податься в родные края, если нынешние останки народной Венгрии можно назвать своей родиной. Но будет хоть какая-то цель. А пока он просто шел, и придорожная пыль скрипела под его тяжелыми, размеренными шагами. Ему же казалось, что это шуршит опавший пепел.