Но чаще всего Молотов был глух. Иногда срабатывали письма к Сталину и всегда к Межлауку. Именно Валерий Иванович Межлаук был сподвижником Петра Леонидовича. И Капица писал ему деловые письма, письма о том, что его волнует, поздравлял с Новым годом. Примечательно поздравление с последним, 37-м годом, — это отчет о проделанной за год работе, еле уместившийся на многих страницах:
«Многоуважаемый Валерий Иванович!
Я хочу написать Вам что-то вроде отчета за этот год. Оглядываясь назад, лучше знаешь, куда идти, и after all[18] тут был элемент совместной работы и стремление к одним и тем же целям. И никто, кроме Вас, в Союзе подробно мою работу не наблюдал и не знает.
Первое, это то, что институт и жилое строительство закончены…» — и дальше длинное и обстоятельное письмо обо всех работах в институте, о тревогах и планах, о финансово-бухгалтерской процедуре, о пяти монтерах, например, восьми механиках, двух столярах и одном стеклодуве, которыми Петр Леонидович был очень доволен и считал, что именно эти люди должны быть человеческой основой лаборатории, а что научные работники могут и должны протекать через институт, обучаясь здесь и унося этот опыт в другие институты. В конце письма Петр Леонидович пишет:
«Итак, наступает 1937 год. Будете ли Вы по-прежнему мне помогать? Без этого у нас, конечно, ничего не будет выходить. А это тоже нельзя считать нормальным, так как я хорошо знаю, что непосредственная Ваша работа исключительно важна и ответственна для всей страны. Мне же приходится Вас часто беспокоить по мелочам, вызванным неорганизованностью нашей жизни. Но если я делаю это, то только потому, что мне кажется, опыт, приобретенный в нашем институте, будет Вами обобщен и поведет к более скорой и здоровой организации нашей научной жизни…
Привет и с Новым годом!
П. Капица».
А судьба Межлаука была уже предопределена. Последнее письмо Капицы Валерию Ивановичу (от 19 ноября 1937 г.) совсем короткое и касается спора Лысенко с Вавиловым. В свойственной ему манере, сочетающей простейшую форму изложения с мудростью и полным бесстрашием, Петр Леонидович пишет о законах научного спора и о том, как нельзя его вести: «…У нас в дискуссии стали применять не только нелепые, но вредные методы. Это не только обнаруживается в споре генетиков… Аргумент, схематично, следующий: если в биологии ты не Дарвинист, в физике ты не Материалист, в истории ты не Марксист, то ты враг народа. Такой аргумент, конечно, заткнет глотки 99 % ученых. Конечно, такие методы спора не только вредны для науки, но также компрометируют такие исключительно могучие теоретические построения, как Дарвинизм, Материализм и Марксизм. Тут надо авторитетно сказать спорящим: спорьте, полагаясь на свои научные силы, а не на силы товарища Ежова…
Привет. П. Капица».
А в 34–35-м годах происходящее с Капицей казалось слухами. И что касается Юрия Борисовича Румера, то ему, окутанному тревожными слухами, связанными уже не только с Капицей, но все еще свято верившему в полную справедливость и правоту дел своей страны, ни во что дурное не верилось.
«В 34-м или 35-м году, — рассказывал Юрий Борисович, — Горький организовал редакцию воспоминаний простого советского человека. Эта редакция состояла из видных писателей, художников и, кроме того, из „разговорниц“ — приятных женщин, которые направлялись к людям, чьи воспоминания редакция считала нужным записать, вели беседу и записывали ее. Я почему-то тоже был включен в это дело. Главным редактором моих воспоминаний был назначен Федин. И „разговорница“ у меня была очень симпатичная. Хорошо помню нашу первую беседу.
— Юрий Борисович, начнем с самого главного — как вы стали профессором?