Клоков спустился на лифте, мельком глянул в зеркало, очень не понравился себе и спустился по короткой темной лестнице к двери парадного. Свет в подъезде всегда был тусклый, словно пыльный. Он собрался нажать на кнопку и открыть входную дверь, но тут она отворилась сама, словно кто-то собрался входить. Клоков подобрался — кто еще шляется по ночам, — но за дверью никого не было, она сама перед ним распахнулась. Он вышел и заглянул за дверь — кто это за ней прячется такой услужливый? Сначала он никого не заметил, потом опустил глаза и тогда увидел.
Дверь перед ним открыло и теперь за ней пряталось очень странное существо, которое он принял сначала за карлика в шляпе. Мало ли, ночью домой возвращается лилипут. Клоков страшно испугался сразу, в первый же момент, но существо стояло неподвижно, и надо было сделать усилие над собой, наклониться, заглянуть ему в лицо. Это не было лицом, вообще сразу под шляпой начиналось непонятное и неописуемое. Перед ним стояло законченное воплощение несчастья, болезни и несуразицы: осклизлая, комковатая масса вместо физиономии, и ниже, под детским пальтишком, явно пряталась такая же масса, темно-розовая, местами бурая, с впадинами и наплывами. И хотя глаз существа Клоков не видел, оно явно на него смотрело и чего-то ждало: стоило сделать неверный шаг или сказать не то слово, как ночной урод набросился бы на него, впился, проник, слился с ним навеки. Застыв, они молча смотрели друг на друга. Это не было зло, скорее именно сплошное несчастье, ком плоти, в котором всё не так. Однажды Клоков купил на рынке банку рыбных консервов, которую продавец подал ему с нехорошей усмешкой: видимо, эта банка очень давно лежала на складе. Когда дома Клоков открыл ее, там оказалась даже не гниль, а страшные остатки безумной и напрасной переработки, осколки костей — явно не рыбьих — и зловонные хлопья, от которых даже собака, караулившая у стола, метнулась с ужасом. Он выбросил банку даже не в ведро, а сразу в мусоропровод, чтобы отделаться от этой мерзости скорее и окончательнее. Сейчас целый сгусток этой мерзости, кое-как задрапированный детским карликовым пальто, стоял перед ним и никуда не девался, и невозможно было внушить себе, что все это сон, что Клоков просто заснул у Насти, как всегда бывает, когда надо выйти и не решаешься, — это самый липкий, самый одурманивающий сон, сквозь который всегда просвечивают комната и часы, показывающие уже пять минут третьего; надо стряхнуть оцепенение — и не можешь. Однако дождь был настоящий, дверь была настоящая, и карлик был то самое окончательное и бесповоротное настоящее, в которое превратилась теперь его жизнь, давно рвущаяся между двумя одинаково невыносимыми вариантами.
Это было существо не просто больное, а неудачное во всем, с самого своего рождения, если оно вообще когда-то рождалось; не роковой монстр, а отброс, гниль бытия, болезнь во всем и сразу. И ужаснее всего была именно неудачность этого зла, его мелкость и кривизна, потому что если обычному злу можно противостоять, то с больным ничего не сделаешь. Можно спорить с врагом, но невозможно — с гниением. Как назло, почти ни одно окно не горело, и никто не выходил из подъезда, и вся тьма осенней ночи — самого неуютного, тревожного времени, когда еще цела листва и, значит, есть кому отчаянно и тревожно шуметь напоследок, — словно одобряла карлика, говоря: так и надо, ты заслужил именно это, ничего другого теперь не будет.
У подъезда, заметил Клоков боковым зрением, стояла машина, синяя, блестящая, и запирала выезд его «Мазде», и из этой машины, понял он, тоже наблюдали.
ОТВЕТЬТЕ НА СЛЕДУЮЩИЕ ВОПРОСЫ ПО ТЕКСТУ.
1. Почему Клокова мучает совесть?
2. Во что был обут карлик?
3. Сможет ли Клоков благополучно вернуться к жене?
4. Не стоит ли Клокову вернуться к Насте и там переждать?
5. Зачем вы перепечатали этот тек ст?
Клоков — это я, карлик — это мое безумие, которое подступило уже вплотную и скоро порвет меня в клоки.
2 октября
Сегодня к вам обратится с просьбой человек, которого вы знаете, но не близко.