— Спокойно, — остановил его Нохрин. — Ты пойми, Сергей, это не просьба, а общественное поручение.
— Работа! — с неожиданной для него горячностью вставил Долбунов. — Работа, если хочешь знать. Тебя не просят, не уговаривают, а направляют в служебную командировку. Всё! Иди.
— Подожди, Андреич, не горячись, — сказал Нохрин и снова обратился к Сергею. — Ты можешь сказать, почему не хочешь ехать?
— Да не могу я, честное слово! — взмолился Сергей. — Что, свет клином на мне сошёлся? Времени сейчас нет, хоть задавись.
— Ему такое интересное дело предлагают, за честь треста выступить, а он… Что, жена болеет? Дочку не с кем оставить? Сам болен?
— Да нет, все здоровы.
— Так в чём же дело?
— Зачётная сессия. Курсовой проект надо сдавать, экзаменов куча.
Нохрин даже рассмеялся, до того ему показался несерьёзным и наивным довод Сергея.
— Мы тебе справку дадим, сессию перенесут, — сказал он, торжествующе поглядывая на Долбунова. — Верно, Андрей Андреич?
Долбунов кивнул:
— Это пустяки. Я сам через управление договорюсь.
— Да такого передовика без экзаменов переведут! — распаляясь от этой, как ему казалось, счастливой идеи, воскликнул Нохрин. — Мы такое письмо сочиним, сразу диплом дадут!
Долбунов, усмехаясь, хлопнул ладонью по столу.
— Давай, Метёлкин, кончай ломаться, как песочная барышня. Другой бы уже давно дома чемоданы складывал, а ты…
Сергей решительно поднялся, надел каску. Долбунов протянул ему руку, думая, что тот согласился, но Сергей упрямо замотал головой:
— Нет, Андрей Андреевич, никак не могу. Не сердитесь, не обижайтесь, не могу — и всё.
Рука Долбунова повисла в воздухе, пальцы вдруг сжались в кулак, и кулак, словно гиря на пружинах, ринулся к столу, остановился, не дотронувшись до столешницы, и снова взлетел кверху. Растопыренные пальцы метнулись в сторону Киндякова.
— Никанорыч, готовь протокол, отберём у него квартиру. Раз он так, то и мы. Ему, понимаешь, и премии, и первое место, и квартиру, и ясельки, и жену в управление, а когда его, понимаешь, попросили, он, понимаешь, не может. — Разгневанный, он закричал не глядя на Сергея. — Ты что же думаешь, всё тебе, только тебе, а как коснётся для организации — в сторону? Я же знаю, почему он не хочет ехать. Халтура у него, понимаешь, очень выгодная, вот и выкобенивается. Так вот, знай, Метёлкин, организация любит взаимность. Она тебе, а ты — ей. Вот так. Или кончаешь валять дурака и едешь, или отбираем кооператив. Пока не поздно. Ну?
Сергей оторопел от такого оборота разговора. В растерянности постоял он некоторое время, переминаясь с ноги на ногу и глядя лишь на Киндякова, ища в нём защиту и поддержку. Но тот, тяжело вздохнув, сказал, сурово кривя рот:
— По-моему, дурочку порешь, Метёлкин. Сам себя даёшь в обиду. Тебе предоставляют возможность во всесоюзном, можно сказать, масштабе, а ты отвиливаешь. И нас подводишь. Ну сам посуди, кого мы пошлём? Мартынюка? Кузичева? Так что, ей-богу, квартиры тебе лишиться — пара пустяков.
Машинально сняв каску, Сергей помахивал ею, борясь с желанием запустить в графин с пожелтевшей водой, стоявший на краю стола. Но как ни досадно было, как ни нелепо было срываться сейчас в какой-то неведомый Череповец, а ничего другого не оставалось, и Сергей, напялив каску, проворчал:
— За горло взяли.
— Ну, коли просто так не понимаешь, приходится брать за горло. Иначе с вашим братом не договоришься, — полушутя-полусерьёзно сказал Долбунов и, подмигнув Нохрину, с облегчением рассмеялся: — Зарылся в свою квартиру, а там, может, мировая слава ждёт.
— Всё, Метёлкин, бегом в трест! — тоже смеясь, скомандовал Нохрин.
— Ладно, — буркнул Сергей и, уже выходя из кабинета, поймал на себе укоризненный взгляд Киндякова — тот покрутил своим кургузым пальцем возле виска: дескать, это надо же быть таким ненормальным…
Новость, которую принёс Сергей, сильно огорчила Надюху, у неё даже разболелась голова, но потом, у профессора, постепенно войдя в работу, она приободрилась и даже снова замурлыкала какую-то песню.
— А может, это и ничего, — сказала она, когда они передвигали в кабинете диваны. — Командировочные получишь, среднесдельный тариф будет идти, а там, в Череповце, глядишь, и премию отхватишь, поездка и оправдается…
Ещё сильнее, чем Надюху, новость эта огорчила Христину Афанасьевну. Больше всего её беспокоил кабинет: "Как же быть, когда вернётся Андрей Леонидович? Не может же он сидеть в Москве целый месяц, это же абсурд!" Тогда решено было всем, работникам и хозяевам, немедленно взяться за кабинет.