Главных соревнований пока не было — только пробы. Завтра начнут хронометрировать. За первое место, говорят, дадут премию с дипломом. Хорошо бы сотни три отхватить, а? Ребят много, из разных мест. Есть и девчата, но, сама знаешь, я ведь у тебя, как Иисус Христос, за такой женой, как ты, они мне безо всякого интереса. Так что хоть поэтому не психуй. Живу я в комнате на двоих. Сосед Чумак. Это не прозвище, а фамилия. Зовут Василь. Хороший парень, из Минска, Серьёзный и молчаливый. Белорус.
Есть ребята — очень даже неплохо кладут, по в основном — салаги. На первой пробе меня обошёл одни только Димка Шакарян из Еревана. Димкой его назвал отец в честь друга, погибшего на войне. Димка — так и в паспорте, полное имя. Странно, пока не привыкнешь. Так вот, на второй пробе я вышел на пять кирпичей вперёд. За это, представляешь, Димка подарил мне кофемолку. Теперь я у него первый джан, то есть друг по-армянски. Кофемолка, говорит, из Еревана, нигде в мире таких не найдёшь, только в Ереване. Пей, говорит, дорогой, на здоровье. Приезжай в Ереван, лучшим гостем будешь, по всей Армении прокачу. У него машина, и у тестя машина, и у брата — "Запорожец". Целый чемодан коньяку привёз, одну бутылку отдал мне. Широкая душа. Чёрный, лохматый, как леший на пружинках. По-русски говорит плохо, но понимаем друг друга без слов, когда кидаем кирпичи на соседних стенках. Работает как заводной, кричит, поёт, с девчатами успевает перемигиваться, а швы — струночками. Золотые руки. С ним у меня и будет битва, а остальным могу дать фору десять — двадцать кирпичей.
Короче, соскучился, свербит, рвусь домой. Если удастся, завтра-послезавтра смотаюсь, хотя тут всё так хитро, что могут не оплатить командировку.
Как ты там? Как Оленька? Смотри, не крась без меня, а то приеду — врежу. Смотри, Надька, капитально прошу, не притрагивайся к краске, а то опять будешь чесаться до крови, как в прошлый раз. Я эту покраску — раз-два и в дамках. Привет родным, профессору — персональный. Целую, обнимаю, чего и себе желаю. Сергей".
Письмо взбодрило Надюху, настроение поднялось, и всё было уже не так беспросветно и ужасно, как казалось вчера. Спокойный тон письма, забота Сергея о ней, Надюхе, скрытая за всем этим теплота и, конечно же, любовь — всё это придало ей уверенность и новые силы. Она решила, что сможет поговорить с Христиной Афанасьевной, и точно, вдруг, вроде бы ни с того ни с сего, ей стали приходить в голову слова, которыми вполне достойно, не роняя себя, можно было бы начать разговор об оплате вперёд, под честное слово.
Обедать она пошла в столовую, где, как обычно, обедало большинство строителей с капремонта. В раздаточном зале ей встретился Мартынюк — краснорожий, ухмыляющийся, похмельный. Он нёс полный поднос еды, из кармана, судя по крышечке, торчала бутылка пива.
— Ну как там Метёлкин, соревнуется? — просипел он, тормозя на ходу и делая странные зигзаги подносом. — Ох, девка, напрасно отпустила.
— Почему напрасно? — изображая удивление и, как всегда, не принимая Мартынюка всерьёз, спросила Надюха.
Он качнулся к ней, заговорщицки подмигнул — дескать, разговор между нами — и прошептал:
— Смотри, отобьют залётные каменщицы.
— Ой, напугал! — расхохоталась Надюха, думая, что Мартынюк выступает в своём обычном репертуаре.
— А тебе шляпку надо носить, — расхохотался и Мартынюк. Глазки его, хотя он и смеялся, блестели недобро, зло.
— Почему шляпку, зачем? — не поняла Надюха.
Мартынюк ещё ближе придвинулся к ней — она почувствовала его отрывистое дыхание, запах винного перегара.
— Рожки видать, а под шляпкой не так заметно будет…
Снова подмигнув, с высунутым кончиком языка он крутанулся на месте и поколесил к свободному столику.
Ошарашенная в первый момент, Надюха стояла, презрительно фыркая и не зная, что предпринять. Она выросла и всю жизнь провела среди простых людей, которые не очень-то деликатничали и выбирали слова. Она и сама могла при случае, как у них говорилось, "перепустить через левое колено", но всё это бывало больше в шутку, без подлого, ехидного подъедания, скорее — от привычки перекрикиваться и переругиваться на лесах при мелких задирах в работе. Теперь же в словах Мартынюка было другое: какой-то коварный расчетец, может быть злоба, желание отомстить за что-то Сергею. Почувствовав это, Надюха вдруг вскипела вся, кинулась за Мартынюком. И не успел он поставить поднос на стол, как она хлестанула его наотмашь сначала по одной щеке, потом, развернувшись, — но другой.