Максим Тимофеевич разгорячился настолько, что заговорил вслух. Чутко спавший Лапенков проснулся от его бормотанья, тревожно уставился на него, встрёпанный и помятый со сна.
— Послушайте, как вас, извините, не помню, — грубовато обратился к нему Максим Тимофеевич.
— Не имеет значения. Вам плохо?
— Хорошо мне, — проворчал Максим Тимофеевич. — Скажите, почему вы не предъявили заводчанам мандат?
Лапенков удивлённо посмотрел на него, вздохнул, покачал головой, дескать, безнадёжный случай, и ответил:
— Какой смысл размахивать мандатом, если я был тут один, краники отбирали для меня прямо с верстаков. Зачем было трясти бумажкой?
— "Бумажкой"! — в сердцах передразнил Максим Тимофеевич. — Это же мандат!
— Ну и что, что мандат? Люди и так работают напряжённо. Видел, не первый раз здесь, знаю этих людей.
— Но раз мандат, то у вас не только право, но и обязанность! — не унимался Максим Тимофеевич. — Вы должны были предъявить мандат. Тогда и другие реагировали бы соответственно.
— Да, наверное, я дал маху, — легко согласился Лапенков, — но насчёт других… хм, другим было сказано, что в цивилизованном обществе принято соблюдать живую очередь.
— Ну, знаете ли, это в бане соблюдать, а тут производственная необходимость. У меня, например, сэвовский заказ. Что ж я буду равнять себя с какой-то шарашкой?
— Ну, не знаю. Для меня важнее, чтобы люди не унижали друг друга, где бы они ни служили. Шарашка не шарашка — это уже вопрос десятый.
— Этак можно договориться бог знает до чего! — возмутился Максим Тимофеевич. — Это называется уравниловкой! Вообще, слушайте, у вас же мозги набекрень!
Лапенков даже привстал от такого выпада соседа.
— Что это вы распетушились? — насмешливо сказал он. — Вам лежать надо и помалкивать. Краны я у вас не собираюсь отбирать, лежите себе и тихо ликуйте, оснований у вас для этого предостаточно. Всё! — резко оборвал он себя и взглянул на часы. — Через четверть часа откроется почта, схожу дам вашим телеграмму. У вас есть кто-нибудь, кто мог бы прилететь сюда?
— Обойдусь без вашей помощи, — сердито огрызнулся Максим Тимофеевич, отворачивая лицо к стене.
Лапенков был ему неприятен, и он этого не скрывал. К тому же и чувствовал он себя уже вполне, как ему казалось, сносно. Единственное, что смущало его, — мандат, право Лапенкова на получение краников вне очереди.
— Ну что ж, — сказал Лапенков, — спрошу ваши координаты у дежурной.
Он сходил умылся, вернулся посвежевший, бодрый, улыбающийся. Насвистывая, собрал шприц, подступил к Максиму Тимофеевичу.
— Ну-с, прошу вас.
Максим Тимофеевич глянул на него угрюмо, затравленно.
— Я же сказал, отстаньте, — жёлчно пробурчал он.
Лапенков невозмутимо, с решительностью, от которой Максим Тимофеевич спасовал, отвернул сбоку одеяло, чуть стянул трикотажные кальсоны Максима Тимофеевича и ловко сделал укол в бедро. Прижав место укола ваткой, смоченной спиртом, сказал:
— Вы настолько одичали на вашем столичном предприятии, что разучились принимать простую человечность. Впрочем, все мы такие! Из-за железок глотки готовы друг другу перегрызть. Думаем, чем больше машин, тем лучше жизнь.
— Поклёп возводите — и на меня и на других, — раздражённо сказал Максим Тимофеевич, резко отвёл руку Лапенкова, отбросил ватку. — Много болтаем, потому и худо живём. Болтать надо меньше. А вы, молодой человек, покажите-ка ваш мандат — так, на всякий случай.
Лапенков снисходительно вздохнул, вынул из куртки паспорт, из паспорта сложенный вчетверо лист. Максим Тимофеевич с ревнивой дотошностью рассмотрел мандат с той и с другой стороны, отводя его подальше от глаз (у него была дальнозоркость), и вернул Лапенкову.
— Такой документ, и не заполнили!
— Если бы не вы, он вообще не потребовался бы, — возразил Лапенков.
— Вы обязаны были предъявить его!
— Это моё дело.
— Ну и работнички пошли. В три шеи гнать!
— О! В этом вы правы, только не гнать, а списывать по инвалидности. В тридцать два года…