Вот они, ещё совсем пацанятами, всей поселковой оравой бегут сломя голову из песчаного карьера от разворошённого свадебного клубка змей. Они мчатся в ужасе, в дикой панике, и Танька вдруг запинается, падает и разбивает в кровь нос. Все, кроме Кольки, уносятся вперёд, лишь он один возвращается к Таньке, помогает встать, отряхивает пыль, вытирает ей нос. И никаких, оказывается, змей нет, никто за ними не гонится. А руки у Кольки, оказывается, мягкие и добрые, и, когда он притрагивается к ней, по телу пробегают приятные мурашки.
Или вот: день рождения Любы, ей исполнилось шестнадцать, а Колька уже собирается в институт. Гуляли у Любы — пили домашнее пиво с изюмом, играли в испорченный телефон, танцевали под радиолу. Потом стали крутить бутылочку и три раза кряду выпало Кольке Лутошкину целовать Таньку Стрыгину. Первый раз он поцеловал её в лоб, второй раз — в щеку, а третий — в губы. Таньке показалось, будто вспыхнул яркий свет и грянул оркестр. И тут Колька ещё раз, сверх программы, поцеловал её в губы. Кругом засмеялись, захлопали в ладоши, а Танька, покачиваясь, вышла из круга и, как охмелевшая, закрыв руками рот, выскочила на крыльцо, под пляшущие ночные звёзды, под шальной весенний ветер.
Были и другие, мелкие события будничной жизни: встретились на улице, поговорили о том о сём, но главное не то, о чём говорили, а то, как он подошёл, как посмотрел, как улыбнулся. Таких встреч великое множество — не перечесть, но каждая, по-своему интересная, хранилась в Танькиной памяти бережно и любовно. Как-то ходили в кино, он сел рядом, и всю картину его нога касалась её ноги. О чём была картина, она не могла вспомнить… Или вот: как-то летом играли на пустыре в мяч, пасовались. Подошёл Колька и весь вечер подавал только ей. И всё смеялся: я, говорит, тебя, Стрыгина, для сборной Союза тренирую… Уехал в институт, в областной центр, два года не появляется, пишет: летом — практика, зимой — денег нет туда-сюда раскатывать. До магистральной станции двое суток, да от станции ветка — сто с лишним километров, поезд раз в сутки ходит. Да разве деньги и трудности в пути помеха! Кабы что-то было у него к ней, без денег бы добрался и времени бы не пожалел. Вон как у людей бывает: мужьев-жён бросают, моря-горы пересекают, пустыни ползком переползают, ядом травятся, на кострах горят. "Эх, невезучая я!" — думает Танька. Ей становится ещё горше, но тут она вспоминает последнее письмо от Николая, которое на прошлой неделе читала ей Люба, и слабая надежда снова начинает теплиться в ней — ведь никого больше не вспомнил Николай в посёлке, а ей, Таньке, — персональный привет! "К чему бы это?" — тягуче и устало думает Танька. Она уже не в силах бороться с дремотой, и мать, задумчиво щёлкавшая орехи, вдруг говорит:
— Да ты же совсем спишь! Иди-ка, ложись, доченька. Утро вечера мудренее.
Танька сладко зевает, целует на прощанье мать и, сонная, бредёт в свою комнату. Мать расстилает ей постель, помогает стянуть тесное платьишко, и Танька без сил валится на кровать. Мать укрывает её, подтыкает с краёв одеяло, гасит свет. Танька уже спит.
С этого вечера Танькина жизнь наполнилась тревогой и ожиданием. Игорь ежедневно попадался ей на глаза и всякий раз пытался заговорить, но она убегала со страхом и смятением на сердце. Родители помалкивали насчёт замужества — ждали. Но что-то вокруг неё и в ней самой, она это чувствовала, менялось с каждым днём. Мать купила ей обещанные кофту и туфли, отец перестал кричать и однажды ни с того ни с сего дал десятку, чтобы купила себе что понравится. Да и сама она почему-то не противилась ни этим внезапным и щедрым подаркам, ни странному, непривычному вниманию родителей.