— Ну, а ещё что? Какие ещё мысли запали в голову? — Андрей Леонидович придвинул стул, сел напротив Сергея.
Сергей понял, что профессор не думает отчаливать, наоборот, наступает, окружает, метит своим крутым лбищем прямо в переносицу. Почувствовав, что на серьёзе ему не вытянуть, Сергей ринулся в балагурство:
— Белые кошки с голубыми глазами запали в голову. На ветках сидят, глухие, как пеньки, на дне Индийского океана.
Андрей Леонидович улыбнулся, но как-то не очень охотно, чуть брезгливо.
— Кошки? Кошки ему запали в голову. И собаки с попугаями — тоже?
— Ага, забавное место.
— Энгельс был весьма остроумным человеком, но пойми, мой милый, не ради же белых кошек и говорящих птиц написал он эту работу.
Андрей Леонидович с раздражением пристукнул палкой и ткнул Сергея мундштуком трубки. Сергей смущённо рассмеялся, хотя ему было совсем не смешно.
— Ладно, — задумчиво глядя на него, сказал Андрей Леонидович, — вижу, не успел прочесть, полистал. Прочти. Очень любопытно, что скажешь.
Андрей Леонидович ушёл. Сергей бросил окурок, повернулся к стене. Не работалось, сбилось настроение. Он устало опустил руки. В маленькой комнате Надюха пела свою любимую: "Во поле берёзонька стояла…" И песня эта, родной Надюхин голос вывели его из оцепенения. Он натянул перчатки, и вскоре снова застучало внутри него: раз — два — три — четыре…
Раз — два — три — четыре…
— Серьга!
Раз — два — три — четыре…
— Серёжа!
Раз — два — три — четыре…
— Серьга, кончай!
Надюха трясла его за плечо, показывала на часы — половина одиннадцатого. Когда вернутся домой, будет первый час ночи…
…На кухне горел яркий свет. Христина Афанасьевна сидела за столом, над раскрытой книгой. Она грела на электрической плитке ужин им, но Сергей и Надюха отказались. В глубине квартиры раздавался чей-то голос, кто-то читал вслух. Сергей поднялся со стульчика, разогнулся и только тут почувствовал, что зверски устал. Спина занемела, а руки сделались словно каменные, — смешно даже, не поднимаются. Ну что ж, зато восемь вертикальных рядов! Считай, полдела сделано. И раствору хватило точно, в самый раз. Сергей прищурился, критически глянул на свою работу: ничего, ничего, круто легло. Он плотно затёр цементом швы, смочил тряпку, мягкими круговыми движениями вытер плитки — заблестела стенка, заискрилась голубенькими цветочками. Сам бы ел, да денег жалко! Устало обмыл в ведре перчатки, стянул, кинул на батарею. Руки были красные, распаренные, как после стирки. Он прошёл в ванную, тщательно, не спеша вымыл их с мылом прохладной водой. Придёт домой, Надюха смажет кремом, разотрёт, помассирует, ласково приговаривая: "Ох вы, рученьки мои, миленькие, устали, бедные, наработались…"
Когда он проходил по коридору мимо кабинета, ему бросилось в глаза, что на диване сидела, закинув ногу на ногу, Наталья в синем спортивном трико, приятный профиль, гладкие чёрные волосы, курит — дым колечком к потолку. "Хороша!" — подумал Сергей. На другом диване листал книгу Павлик. Самого старика не было видно, лишь доносился из-за книжной баррикады его звенящий, громкий голос. Сергей отчётливо слышал слова, каждое в отдельности, но во фразу они почему-то не сложились, так и пролетели мимо, каждое само по себе.
Христина Афанасьевна поднялась от книги, глаза у неё были красные, усталые.
За вечер Надюха отмыла потолки в маленькой комнате и кухне, на первый раз побелила, содрала старые обои, вынесла мусор в уличные баки. Христина Афанасьевна и Наталья остались довольны результатами первого дня. Договорились работать полный день второго мая.
Несмотря на поздний час, в городе стояла обычная предпраздничная сутолока. Люди торопились попасть в гастроном, запастись на день грядущий выпивкой и закуской. Торжественно сияли промытые витрины, огни иллюминаций красными, жёлтыми пунктирами высвечивали насквозь весь Литейный проспект. Небо над Невой прорезывалось перекрещивающимися голубыми лучами корабельных прожекторов. То тут, то там лопались одиночные ракеты.
Они купили бутылку "Агдама" и маленький торт с розами из крема. Толкаться в очереди за колбасой не было сил, решили ехать домой — кое-что на ужин в холодильнике имелось.
От Литейного до проспекта Чернышевского шли по улице Петра Лаврова. По-весеннему пряно пахло пробивающейся на газонах травой, дымком тлеющих листьев.
На скамейках судачили припозднившиеся старухи, державшие на коленях престарелых своих собачек. Бродили обнявшись влюблённые.
Сергей угрюмо молчал.
Надюха тоже была задумчива, грустна, чувствовалось, устала. Все сиденья в вагоне метро были заняты, и они встали возле закрытых дверей. Надюха, зевая, уткнулась Сергею в грудь. Рядом с ними две девицы, размалёванные, расфуфыренные, шептались нос к носу, прыскали от смеха, пригибая колени.