Вид крови отрезвил Сергея. Ирина взяла его за руку, повела через всю квартиру на лестничную площадку.
— Тебе пора, — тускло, без всякого выражения сказала она.
— Да, — кивнул Сергей, — дома потеряли.
— Мог бы и не говорить. — Она поморщилась, отбросила его руку. — Иди. И вправду ждут.
Сергей побежал вниз по ступенькам короткой лестницы к выходной двери. Обернувшись, он махнул ей на прощанье. Она стояла наверху, маленькая, съёжившаяся, как заблудившаяся собачонка под дождём.
— Постой! — вдруг крикнула она. — Подожди.
Она кинулась в квартиру. Сергей медленно поднялся на несколько ступенек. Открылась дверь, и — красный, голубой, розовый — вылетели на площадку шары. Огромные — за ними и не видно было Ирины. Он взял из её рук нитку, отвёл шары, заглянул за них — Ирины уже не было.
На улице Сергей вдруг как-то разом встряхнулся и заспешил — скорей, скорей к тестю. Он не стал дожидаться трамвая, остановил какую-то служебную машинёшку, рубанул ладонью: "За Финляндский!" Ехал в тягучей мутной дрёме, как жук в осеннем, предзимнем засыпании — ещё не спит, но и не бодрствует. Долго трясло и мотало по булыжникам. По тряске сообразил он, что едут по Кондратьевскому проспекту. И чем ближе подкатывал он к дому тестя, тем муторнее, виноватее чувствовал себя.
В подъезде он сделал передышку, постоял у окна, собирая, настраивая лицо, взбадривая себя, как бы готовясь к новой роли, которую предстояло сыграть на другой сцене. "Ох и гад же я!" — подумал он у двери, приплясывая от весёлого нетерпения.
— Приветствую и поздравляю! — прокричал он, прячась за шары.
Надюха и выбежавшая на звонок Оленька бросились к шарам, Оленька с восторженными криками, Надюха — чтобы сейчас же, не медля, взглянуть на мужа: какой он, шибко "под газом" или в норме. Сергей присел, вложил в жадный дочуркин кулачок нитку с шариками, подхватил её на руки и, поднявшись, наткнулся, как на стену, на встревоженный, какой-то трепетный взгляд Надюхи, С этого взгляда, так хорошо ему знакомого, могла она и надуться, и удариться в слёзы, и милостиво простить, улыбнуться. Он был с дочерью на руках, нашедшийся, виноватый, и она всплеснула руками:
— Серёжка! Где же ты запропастился?
— А, — скривился он, как от прокисших щей, — затащили в общежитие, кое-как отбрыкался.
— Я так перепсиховала! Куда, думаю, занесло?
— А я? Бился как рыба об лёд. Вцепились — каменщика не видели.
Он крепко поцеловал дочку в щеку, опустил на пол — она убежала в комнату, в шум и гам застольной болтовни. Сергей обнял Надюху, погладил упирающуюся, всё ещё не совсем простившую его, достал конфету, чудом уцелевшую в кармане, развернул обёртку и насильно, как бы заигрывая, всунул конфету ей в рот. И Надюха сразу отошла, засмеялась, зачмокала леденцом. У Сергея отлегло от сердца, в комнату к гостям он прошёл уже светлый и радостный, как артист на эстраду.
— С праздничком! — гаркнул он с порога и прибавил: — Вольно!
Тесть, тёща, гости прекратили разговоры, уставившись на Сергея. Тесть поднялся из-за стола, в шутку стал расстёгивать поясной ремень. Сергей виновато нагнул голову, подставил как бы для наказания. Тесть ребром ладони треснул его по загривку, и на том представление закончилось. Сергей пошёл по кругу пожимать руки, обниматься с давними, знакомыми ему друзьями Кондратия Васильевича.
Тут были, как всегда, Бондаренки: он — токарь, она — уборщица в цехе, оба тучные, громоздкие — любители поесть и "поспивать"; Поликарповы: он — заточник, активист-дружинник, хлебом не корми — дай про политику потолковать, она — продавщица в цветочном магазине; и самый закадычный дружок — ещё с финской войны — Киселёв Иван Григорьевич, инженер по технике безопасности. Была и новая пара. Он — крепкий, как груздь, чёлка на лбу, лицо тугое, красное, нос, рот, складки на подбородке — всё крупное, грубое, рука короткая, ладонь лопатой, пожал вяло, как бы нехотя. Жена его, белая, сдобная, как барыня-боярыня, в ярком цветастом платье, вся в кольцах, серьгах, цепь золотая на жирной шее. Когда Сергей поравнялся с ними и стал здороваться, тесть пояснил:
— А это мой фронтовой дружок, Василий Севастьянович, Васька Бабурин. От Питера до Кёнигсберга, считай, на брюхе рядом ползли. Его на речке Преголя щёлкнуло, прямо на плоту, осколком. В санбат отправили — ни кровинки, ни живунки. Думал, на тот свет свезли, а тут вот встретились на стоянке. Я — пассажир, он — таксист. Ну, Васька, погоди!