давно сох по молодой красавице княгине и однажды, воспользовавшись азартностью проигравшегося в пух Голицына, предложил сему последнему поставить на кон жену. Ставка была якобы сделана и проиграна. Бывшая княгиня стала графинею Разумовской, что служило темою сплетен на протяжении первых годов царствования Александра. Хлебосольство Льва Разумовского, несравненное обаяние его милой супруги, а более всего снисходительное отношение императора к сей скандальной истории заставили фраппированных поначалу москвичей вновь принять эксцентрическую пару в свой круг. Великолепный дворец на Тверской, купленный графом для своей супруги накануне Наполеонова нашествия и чудом уцелевший в пожаре, долгие годы был одним из гостеприимнейших домов, где собирался самый цвет московского высшего общества, так что позднейшая передача графинею сего здания в ведение Английского Клуба была воспринята москвичами как нечто отрадное и естественное…»
Терпение Айзенкопфа иссякло.
— Ваше сиятельство, на кой черт нам все эти аристократические ветхости? Вы обещали выяснить, что такое «Маригри»! При чем здесь какой-то Английский клуб, какая-то дура-графиня?!
— А при том, что «дуру-графиню» звали Марией Григорьевной. Вы не дали мне дочитать выписку до конца, а там приводится следующий анекдот… Вот, послушайте. «…За глаза веселую парочку никто по имени-отчеству не называл. Граф Лев Кириллович был известен всей Москве как comte Leon, а за Марией Григорьевной утвердилось прозванье Мари-Гри, возникшее после одного бала в Дворянском собрании, где она произвела фурор, явившись средь белоснежных, розовых и палевых платьев в наряде эпатирующего серого цвета. Шутники немедленно обозвали ее Marie Grise, что со временем преобразовалось в Мari-Gri, от «Мария Григорьевна», на каковое обращение сама графиня отнюдь не обижалась».
— «Chez Mari-Gri» означает «у графини Разумовской»! — воскликнул Гальтон. — Ответ из папки от 5 мая: «Маригри? Как это какая? Разумовская». Но позвольте, она ведь давным-давно умерла…
— В 1861 году, — подтвердила Зоя. — Поразительная женщина! В девяносто лет собралась на Парижскую выставку за новыми нарядами, да простудилась.
Неромантичный биохимик скрипучим голосом вернул беседу в деловое русло:
— Не понимаю, какое отношение старуха, умершая 70 лет назад, может иметь к Музею нового человечества и профессору Громову?
Зоя не ответила и заговорила о другом — во всяком случае, такое впечатление возникло вначале:
— В Румянцевской библиотеке сохранилась совершенно чудесная атмосфера, какой в нынешней России уже не найдешь. Пролетарские «чистки» до тамошнего коллектива, — это слово княжна произнесла с отвращением, — еще не добрались. Средь шкафов с книгами и каталожных ящиков затаился кусочек прежней жизни. Сотрудники почти сплошь из бывших. Среди них есть и знакомые: баронесса Гильдебранд была подругой матери. Представляете, она меня узнала! Не беспокойтесь, это надежный человек, старой закалки. Она в девичестве звалась Лили Ухтомская, это очень древний род, который…
— Мне надоели ваши великосветские реминисценции! — взорвался Айзенкопф. — Будете говорить о деле или нет?
— Я и говорю о деле. Не вдаваясь в подробности, я задала баронессе мучивший меня вопрос. Не связывает ли что-нибудь Марию Григорьевну Разумовскую с сегодняшним днем? Лили — дама педантичная. В библиотеке она ведает систематическим каталогом, где у нее царит идеальный порядок. «Если связывает, — сказала она, — это должно было найти отражение в прессе». И отвела меня в зал периодики, где имеется каталог персоналий. Ах, что за славное, ностальгическое место Румянцевская библиотека! — с чувством воскликнула княжна. — Если отвернуться от портретов Ленина и Сталина, кажется, будто ты вернулась в прежнюю Россию. Конечно, со временем всех бывших вычистят, заменят пролетариями, и всё развалится…
— Не отвлекайся, — попросил теперь уже Гальтон. — Ты что-нибудь нашла в картотеке?
— Да. В каталог персоналий включают людей, чье имя встречается в прессе более пяти раз в течение одного года. О нашей Мари-Гри в советских газетах нет ничего вплоть до 1927 года, зато в тот год графиня Мария Разумовская упомянута одиннадцать раз в июньских и пять раз в декабрьских номерах разных изданий. Повод один и тот же — открытие нового зала в Музее Революции.
— Какая связь между графиней и революцией? — удивился Норд.
— Музею Революции досталось здание Английского Клуба, в свое время перестроенное и украшенное Марией Григорьевной. Три года назад при ремонте очага в большой каминной рабочие обнаружили потайную комнату, которой нет ни на одном чертеже. У газетчиков возникли разнообразные предположения, в основном игривого свойства. Одни были уверены, что в этом помещении члены Клуба предавались разврату. Другие, более осведомленные о нравах чопорного англоманского учреждения, стали копать глубже. Припомнили, что обустройством дворца занималась Мария Разумовская, раскопали пикантную историю ее второго замужества и как дважды два вывели: это тайное место легкомысленная красотка обустроила специально для интимных утех. Дирекции музея пришла в голову блестящая идея: подсластить свой кислый революционный реквизит «клубничкой», на которую так падка публика. В результате возникла постоянно действующая экспозиция «Тайные утехи буржуазии». Об ее открытии в декабре того же 1927 года советские газеты пишут подробно и с удовольствием, не скупясь на сочные эпитеты в адрес графини Разумовской. Экспозиция действует и поныне.
— Надо отправляться туда! — вскричали мужчины.
Княжна засмеялась, видя, что оба вскочили, готовые немедленно нестись в музей.
— Неужели вы думаете, я там не побывала? Понеслась прямо из библиотеки, как на пожар. Осмотрела экспозицию, поболтала с экскурсоводом. Очень милая дама, наверняка тоже из бывших. Она старалась изъясняться по-революционному, но когда поняла, что мы с ней из одного круга, сразу заговорила на человеческом языке. Это только кажется, что СССР населен сплошь хамами-пролетариями. Если присмотреться получше, оказывается, что всюду есть нормальные люди. Просто они затаились.