Автомобиль ехал по широкому загородному шоссе, с двух сторон обсаженному старыми деревьями. Каменных домов стало мало, преобладали деревянные особнячки дачного вида.
– Почти приехали. Сейчас повернем в Стрельнинский переулок, а там и Эльдорадовский тупик.
Гальтон удивился странному названию:
– Эльдорадовский?
– Ресторан раньше был, «Эльдорадо». Золотое место!
Проехали фабричку, ряд двухэтажных домов, знававших лучшие времена, свернули в немощеный двор. «Форд» запрыгал по ухабам, по лужам и остановился перед бараком, который некогда, видимо, был оштукатурен и даже украшен лепниной, но облупился почти догола – до бревен. Над входом висела вывеска КЛУБ «КРАСНЫЙ ЦЫГАН».
– Посидите пока, пошуршу с бароном.
Витек взбежал на крылечко и шмыгнул в дверь, оставив ее нараспашку.
Норд вылез из автомобиля, чтобы разглядеть предполагаемую базу повнимательней.
Из клуба доносилась музыка. Звенели колокольцы, бренчали гитарные струны, многоголосый хор с уханьем, с подвзвизгом пел:
У пыльного окна мелькнула чья-то фигура. Звонкий крик « Гадже! » оборвал пение, и с крыльца во двор высыпала туча ребятишек и цыганок в разноцветных платьях. Звеня монистами, орава облепила машину.
Старуха с трубкой в зубах схватила Норда за руку, едва взглянула на ладонь и заголосила:
– Ай, беда, кучерявый! Любимая изменит! Друг предаст! Руки на себя наложишь! Сглазили тебя! Черный глаз отвести нужно! Я знаю, как! Пойдем со мной!
– Я не кучерявый. – Гальтон приподнял кепку, демонстрируя бритый скальп. – Вы меня с кем-то перепутали, гражданка.
Зое гадала вертлявая девка, ввинтившаяся в окно таксомотора. Айзенкопф отбивался от мальчишек, пытавшихся потянуть его за длинную китайскую бородку.
Но вот из дома вышел Витек, рявкнул по-цыгански, и вакханалия закончилась. Потеряв интерес к приезжим, хор гуськом потянулся назад в клуб.
– Барон сказал: «Пятьсот рублей платят – неделю живут».
– А где?
– В номерах. – Таксист показал на окна второго этажа. – Барон сказал: «Платят тысячу – живут одни, без соседей».
– Пойду посмотрю, – с сомнением сказал Норд.
Всю нижнюю часть дома занимало одно большое помещение, украшенное кумачовыми транспарантами и потретами коммунистических вождей: Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, все цыганистого вида, особенно основоположник научного коммунизма, которому не хватало только золотой серьги в ухе, чтобы смотреться главным ром-баро всемирного пролетарского табора.
В зале было полно народу. В центре стояли скамьи для участников хора. В углу пили чай старики, на полу возились детишки, несколько чернобородых мужчин, собравшись в кучку, что-то сосредоточенно обсуждали.
На Гальтона подчеркнуто не обратили внимания. Очевидно, так предписывалось этикетом.
– Продолжим репетицию, товарищи! – объявил солидный мужчина в костюме и галстуке (уж не сам ли барон?). – «Цыганская колхозная». Сначала запев, потом Миша соло. Три-четыре!
Хор грянул – задрожали стекла:
Ехали цыга-а-ане
На тракторе домой, да эх домой,
На сто пейсят на пруцентов, да эх,
Сполняли план свой трудовой!
Дальше повел одинокий голос невыносимо пронзительной фистулой:
Эх, пере-перевыполнял, выполнял
Парнишка план да посевной, посевной!
В красной рубашоночике
Хорошенькай такой!
У Гальтона заныли барабанные перепонки.
– Ну и квартирка, – сказал он Витьку. – Как мы будем жить над этим содомом?
– Ничего это не сумдом, – обиделся цыган. – Малость шумно, зато спокойно. В вашем деле главное что? Чтоб легавые не зашухерили. А через клуб им втихую никак не пройти. Такое начнется! Сиганете через окошко, ищи потом ветра в поле. Ну чего, по рукам? Или пойдешь пахана спрашивать?
Довод был существенный, он положил конец сомнениям Норда. Кроме того не терпелось поскорей вернуться к делу, ради которого экспедиция прибыла в Москву. Возникли новые обстоятельства: самсонитовое послание и товарищ Картусов. Это требовало корректировки планов.
– По рукам.
Какой к черту план
, однако, могут разработать люди, перенесшие нешуточный стресс и проведшие бессонную ночь? Всякий врач знает: депривация сна влечет за собой нарушение мышления и восприятия, а положение требовало мобилизации всех интеллектуальных ресурсов. Поэтому, едва разместив группу на новом месте, командир экспедиции приказал всем спать, а сбор назначил на семнадцать ноль ноль.
Железный человек Айзенкопф отдыхать не желал, да и Зоя удивилась, но Гальтон был непреклонен. «Утро вечера мудренее», козырнул он русской пословицей, хотя в данном случае получалось наоборот.
За тысячу рублей в распоряжении экспедиции оказался весь второй этаж бывшего ресторана «Эльдорадо», в прежние времена, видимо, отведенный под отдельные кабинеты. В комнате, которую выбрал себе Норд, от былой игривости уцелела лишь потолочная живопись, изображавшая мясистых вакханок и булочкообразных купидонов. Под прицелом их стрел уставший Гальтон лег на пружинную кровать и немедленно уснул. Сон у доктора был идеально здоровый, можно сказать классический: стадия засыпания почти мгновенно перешла в медленный сон, с постепенным углублением.
В какой-то момент спящий чуть не пробудился от бешеного топота – это хор внизу репетировал танец «Цыганские проводы в Красную Армию». Весь дом трясся, будто тоже рвался в пляс. Но мозг Норда, даже во сне не утративший дисциплинированности, внес должную поправку в список внешних раздражителей, которые следовало игнорировать, и в дальнейшем вопли, хоровое и сольное пение, даже дружное «Пей до дна!» отдыху Гальтона не мешали.