- Если можно, то сад, - с радостью воскликнула я.
- Конечно, - улыбнулась Элла Эдуардовна. – Вы с нами? – лукаво спросила она мужа и сына.
- Нет, мам, - Строгов уже развалился на диване, приняв вальяжную позу. – Растения – не мой конек, ты же знаешь.
- Мы пока обсудим здесь кое-что, - туманно заявил Эдуард Владимирович.
Элла Станиславовна кивнула и, взяв меня под руку, повела мимо камина в следующую комнату.
Глава 27
- И все же я считаю практичность и целесообразность главными качествами человеческой личности, - сказал Эдуард Владимирович, поднося к губам бокал с красным вином.
- Это, безусловно, важные качества, - кивнула я. – Но человеку свойственно поступать порой хаотично и необдуманно. На то он и человек.
- Вы рассуждаете с точки зрения религии, дорогая, - снисходительно заметил он.
- Да, нет, - покачала я головой. – Просто по роду работы я много общаюсь с разными людьми и сталкиваюсь порой с неожиданными их решениями.
- Которые приводят к плачевным последствиям, - закончил Строгов старший свою мысль.
- Но плачевные последствия – это жизненный урок, - возразила я.
- Возможно, - пожал плечами Эдуард Владимирович, водружая бокал на стол. – Скорее просто жизненный опыт.
- Он не может быть всегда положительным, - поспешила вставить я.
- А должен бы, - с нажимом произнес Строгов старший.
Я поняла, что дальнейшая дискуссия может быть опасной и промолчала.
- Должен и может – это разные вещи, папа, - неожиданно вмешался Гера.
- Долг – превыше всего, - безапелляционно изрек Эдуард Владимирович.
- Какой долг ты имеешь ввиду? – холодно поинтересовался Строгов, и я почувствовала, что Гера специально продолжил наш разговор. Он словно хотел продемонстрировать мне натуру своего отца. Только зачем?
- Долг перед семьей, конечно, - ледяным тоном заявил Строгов старший.
- Поясни свою мысль, - попросил Строгов.
- Ты прекрасно знаешь, о чем я, - отмахнулся Эдуард Владимирович, но мысль свою развил. - Ребенок должен быть благодарен своим родителям и продолжать их дело, дело семьи. Это его долг и дело чести.
- Но чувство благодарности само по себе не появится, - вмешалась я.
- Глупости, - отрезал Строгов старший. – С колыбели нужно внушать это ребенку.
- Но если у него другие наклонности или способности? – спросила я.
- Это все педагогическая чушь, дорогая, - снисходительно улыбнулся Эдуард Владимирович. – Семья – это главное. Ее интересы и запросы. Что есть, что носить, где учиться, получать образование – это имеет значение.
- А любовь? – вдруг выпалила я, заметив, как Строгов бросил на меня какой-то странный взгляд. Мы сидели за столом, а Элла Станиславовна пошла распорядиться насчет чая.
- Любовь – это химера, - устало откликнулся Строгов старший. Кажется, разговор начинал ему надоедать, и он не стремился скрыть это. – Любовь – это слабость. Любовь делает человека уязвимым.
- И счастливым и возносит на вершину…
- На вершину чего? – насмешливо спросил он, напомнив мне этой насмешкой своего сына. И не дожидаясь ответа, продолжил. – Лиза, нравственные и моральные принципы для людей, лишенных настоящей цели. Они сами себя лишили ее, ввергнув себя и свою судьбу так называемой любви. Ведь ты встречаешься с моим сыном, а не с каким-то бомжом или нищим студентом-философом?
Его прищуренные глаза смотрели на меня очень внимательно. Я задохнулась от его проницательности. Своими речами он начинал демонстрировать мне себя. Но его недоверие обижало. Я ведь в первую очередь любила Геру. Если бы не мои чувства, то мне было бы все равно, сколько у него денег, в каком доме он живет, как одевается и так далее. По крайней мере, мне хотелось думать о себе именно так. Но Строгов старший заставил меня сомневаться в себе и мне это совсем не нравилось.
От необходимости отвечать меня избавило появление Эллы Станиславовны.
- Чаю? – с улыбкой спросила она. Ее появление разрядило накалившуюся было атмосферу, но не помогло мне избавиться от ощущения, что Герин отец продолжает меня изучать и разглядывать, пытаясь разгадать или найти во мне какие-то скрытые мотивы моего появления в их семье.