— Я ведь говорила. В Советский Союз я возьму только один, вот этот.
Она показала на небольшой чемоданчик в парчовом чехле.
— Я тоже упаковал всё в один чемодан. — Норд оглядывал многолюдное сборище: суровые лица, оскаленные рты, воздетые кулаки. — Будем прорываться.
Толпа пела какую-то угрожающую, маршеобразную песню. Из слов можно было разобрать лишь многократно повторяемый, молотобойный рефрен: «Форвертс унд нихт фергессен, форвертс унд нихт фергессен»[37] — а что «нихт фергессен», непонятно.
— Боюсь, это не случайное совпадение, — все больше мрачнел Гальтон. — У тех двоих, очевидно, был сообщник, который дал с борта радиограмму. Не из-за нас ли устроен этот спектакль?
Айзенкопф горько произнес:
— А я предупреждал! Нужно было спросить его о встрече в Бремерсхавене. Кабы знать заранее, можно было переправиться на берег с лоцманским катером. У вас же безлимитная чековая книжка! А про научное учреждение как-нибудь выяснили бы в России. Теперь до нее можем и не добраться… Ну ничего. Они хитры, а мы хитрее.
— Что вы предлагаете, Курт Карлович?
— Двинемся вразбивку. Сначала я. Вы поотстаньте. Она пусть идет третья.
Особенной хитрости в этом плане Гальтон не усмотрел, но ничего лучше предложить не мог.
Едва с парохода спустили трап, Айзенкопф шагнул на него одним из первых, катя за собой свой черный сундучище, похожий на поставленное ребром пианино.
Немного выждав, за биохимиком последовал Норд.
В самом центре людской массы, но отделенные от нее пустым пространством, стояли несколько человек — очевидно, руководители стачки. К ним постоянно кто-то подбегал, о чем-то докладывал, снова отбегал. Гальтон заметил, что все в этой маленькой кучке пристально смотрят в одну точку — на трап.
Вдали редкой цепочкой маячили полицейские в суживающихся кверху каскетках. Вид у шуцманов[38] был спокойный, даже скучающий.
Внезапно из вереницы первых пассажиров, ступивших на причал, выскочил кто-то в светлом полотняном костюме и, расталкивая забастовщиков, кинулся к предводителям. Его пропустили.
Он что-то говорил, махал руками. Потом обернулся. Норд узнал скуластого господина, что прошлой ночью дремал в салоне. Этот человек обшарил взглядом трап, ткнул пальцем в Айзенкопфа.
Биохимик тянул свой багаж, двигаясь спиной вперед, и не видел, что обнаружен.
— Курт! Назад! Назад! — закричал Норд, но его голос утонул в шуме и гаме.
Немец, всецело сосредоточенный на своем кофре, не поднял головы.
А полотняный уже тыкал пальцем в самого Гальтона. Его рука на миг опустилась и снова взметнулась вверх — теперь она указывала на Зою.
В центре толпы началось какое-то смутное, водоворотообразное движение.
Нужно было скорей возвращаться на корабль!
— Поднимайся! Поднимайся! — заорал Гальтон Зое.
Она смотрела на него, пожимала плечами, показывала на ухо — мол, не слышу.
Ладно, с ней успеется! Нужно вытаскивать Курта!
Толкаясь и бормоча извинения, Норд ринулся вниз. Оглянулся — и выругался. Зоя тоже перешла на бег, она грациозно скользила между людьми, причем гораздо быстрей, чем Гальтон.
А биохимик уже выкатывал чемодан на бетонный настил.
Один из предводителей стачки махнул красным платком. Это был условленный знак.
Духовой оркестр мощно заиграл «Интернационал», толпа подхватила в несколько тысяч глоток. Теперь было вообще ничего не слышно кроме истошного вопля «голодных и рабов».
Из-за пакгауза вынесся грузовик-фургон, резко затормозил, немного не доехав до сборища. Из машины проворно выскочили десятка полтора дюжих парней в спецовках и встали шеренгой.
— Да стойте же вы! — Гальтон наконец догнал Айзенкопфа. — Смотрите, нас уже ждут!
В толпе произошло шевеление, она вдруг расступилась, на первый взгляд вроде бы освобождая проход. Но проход этот вел прямиком к грузовику и поджидавшим возле него молодцам.
— Стреляйте в воздух! — приказал Норд. — Это привлечет внимание полиции!
Оружие, захваченное у чекистов, он велел выкинуть за борт, чтобы избавиться от улик, но у Айзенкопфа оставался его «браунинг».
Биохимик не послушался.
— Тут стреляй не стреляй — никто не услышит. И где вы видите полицию?
Приподнявшись на цыпочки, Гальтон обнаружил, что каскетки шуцманов уже не маячат на краю причала. Оцепление, как по мановению волшебной палочки, исчезло.
А Курт волочил свой багаж вперед, очень решительно и не оборачиваясь.
— Вы с ума сошли!
Норд догнал его, схватил за руку.
— Бросьте вы эту штуку! Нужно возвращаться на корабль!
Но Айзенкопфа было не остановить.
— Вперед, только вперед! Не отставайте! — пропыхтел он. — Главное сейчас — не терять темпа.
— Какого к черту темпа?!
— Вот я вас и догнала! — весело сообщила Зоя, размахивая своим чемоданчиком, золотое сияние которого сделалось еще ярче в окружении серых роб.
Рабочие провожали троицу «буржуев» тяжелыми взглядами, однако дорогу не преграждали. Но, обернувшись, Гальтон увидел, что сзади прохода уже нет, толпа сомкнулась. Двигаться теперь можно было лишь вперед — прямиком к зловещему грузовику.
— Что вы наделали, Курт, с вашим германским упрямством! — горько воскликнул он.
Даже остановиться было уже невозможно. Стоило Норду замедлить шаг, и толпа надавила сзади, словно подталкивая навстречу гибели. При этом лиц было не видно, одни серые спины. Всё это походило на вязкий, кошмарный сон.
До шеренги боевиков оставалось не больше тридцати шагов. Уже можно было разглядеть мрачные, решительные физиономии молодчиков, которые только ждали команды, чтобы кинуться на своих жертв.
Вот и Зоя, наконец, заметила угрозу.
— Кто эти люди? Они мне не нравятся!
— Это боевики из «Ротфронта».[39] Будем прорываться, — бодрым голосом заявил Гальтон.
Ни малейшей надежды на успех не было. Скрутят, затолкают в кузов и поминай как звали.
Он вынул мундштук, спрятал обратно. Можно, конечно, усыпить одного-другого, да что толку?
Тупой Айзенкопф, кажется, сообразил наконец, что предстоит схватка. Сунул руку в карман.
Ротфронт («Красный фронт», «Союз Красных фронтовиков») — военизированная коммунистическая организация в Веймарской Германии. Создана в 1924 году. Вела активную, в том числе вооруженную борьбу с полицией и политическими противниками. С 1929 года действовала в основном нелегально.