— Ясное дело, нет, отец мой!
— Тогда давайте-ка прочитаем вместе с вами дважды «Отче наш» и дважды «Аве Мария», это и будет платою за ваш отдых.
Бок о бок они преклонили колени и дважды произнесли означенные молитвы.
— А теперь, сын мой, — поднялся первым священник, — иди с миром...
Он уже стал удаляться прочь, но Тарчинини его остановил.
— Отец мой!..
— Слушаю тебя, сын мой...
— Я ведь явился сюда не только затем...
— Не только затем?.. А зачем же еще?
— Мне надо увидеться с доном Джованни Фано,
— Он перед тобой, сын мой. Что-то не припомню, чтобы нам случалось прежде встречаться.
— Я только сегодня утром приехал в Бергамо... и у меня есть к вам рекомендательное письмо от синьора Бенджамино Тринко.
— От дона Бенджамино? В таком случае пройдемте в ризницу, сын мой.
Они прошли через всю церковь и оказались в скромной обители дона Джованни. Ромео был очень доволен этим обстоятельством, ибо его заранее мучили угрызения совести при мысли, что придется лгать святому отцу прямо под взглядами Иисуса Христа, Пресвятой Девы, Святого Духа и всех святых, статуи которых, казалось, с укоризной наблюдали за ним из всех углов церкви Санта Мария Маджоре.
Затворив дверь ризницы, дон Джованни усадил гостя, протер очки и прочитал записку от почтеннейшего Бенджамино Тринко. Потом сложил письмо и спрятал его в карман сутаны.
— Итак, синьор профессор, вы желали бы поселиться в нашем старом Бергамо, как я понимаю, чтобы быть поближе к своим памятникам, не так ли?
— Вы угадали, святой отец.
— Я знаю несколько благочестивых семейств, — проговорил священник, приветливо улыбаясь, — где по моей просьбе вас могли бы приютить.
— Был бы вам за это чрезвычайно признателен, святой отец.
— Но я подчеркиваю, благочестивых семейств... Надеюсь, вы меня понимаете?
— Признаться, не совсем.
— Я не сомневаюсь в чистоте ваших помыслов, а ваше общественное положение послужит надежной гарантией для самых разборчивых хозяев, но мне бы хотелось быть уверенным, что вы добрый католик...
— Вы сомневаетесь, что я добрый католик? Я?.. Да что вы, святой отец! Дон Джанфранко, настоятель моей приходской церкви Сан Доменико Маджоре, даже считал, что я слишком благочестив!
— Это как же понимать?
— В детстве я вбил себе в голову, что сравнюсь в благочестии с самыми праведными святыми.
— Что ж, похвальное рвение, сын мой.
— Я заставлял себя терпеть такие лишения, что чуть не заболел рахитом.
— Даже так?
— Даже так, святой отец! Поклонение Пресвятой Деве превратилось у меня в какое-то наваждение. У нас в квартале даже поговаривали, что на меня непременно снизойдет какое-нибудь Божье откровение! Но увы!.. Тут вмешалась медицина, и мне пришлось отказаться от своего неумеренного аскетизма...
Падре взглядом знатока оглядел кругленькую фигуру полицейского.
— Надо понимать, вы не долго сопротивлялись?
— А что мне еще оставалось делать? Но я никогда не переставал посещать церковь. Ведь именно там я и встретил свою будущую супругу.
— Что вы сказали? — подпрыгнул дон Джованни.
— Ее крестили в тот самый день, когда я готовился там к первому причастию.
— Ах, вот оно что... Ну что ж, синьор профессор, не вижу никаких причин отказать вам в помощи. Обратитесь от моего имени к синьоре Анджеле Ветралла, она вдова, характер у нее, скажем прямо, непростой, но это очень достойная особа, живет она на виа Сан Лоренцо, в доме № 218. Если там ничего не получится, думаю, вы можете зайти на вьяле делла Мура, там, и доме № 98, живет семейство Гольфолина. А если и там не получится, вернетесь ко мне.
Когда Тарчинини уже прощался с любезным священником, тот с едва скрытой иронией пробормотал:
— Хотелось бы надеяться, синьор профессор, что, находясь среди нас, вы проявите хоть немного былого рвения, которое некогда отличало вас в церкви Сан Доменико Маджоре.
Уже выйдя на пьяццу Веккья, несколько пристыженный Ромео подумал: неужели ему придется каждое утро ходить к мессе?
Виа Сан Лоренцо, узкая и оживленная, вела от пьяццы Веккья к одним из ворот старого города. Жилище вдовы Ветралла веронец отыскал без всякого труда. Это был старый дом, похоже, принадлежавший уважаемым в городе людям — если судить по архитектурным орнаментам, хоть и тронутым временем, но удачно оживлявшим фасад. Ромео поднял украшавший дверь бронзовый молоточек и дважды постучал. В какой-то безграничной пустоте прокатилось долгое эхо. Выждав пару минут, Тарчинини уж было снова взялся за молоточек, но тут дверь перед ним раскрылась, и на пороге возникла женщина лет шестидесяти с выцветшими волосами, недоверчивым взглядом, одетая в старомодное платье из черного крепа, отделанное пожелтевшими от времени кружевами, и сухо поинтересовалась:
— Что вам угодно?
— Я от дона Джованни Фано.
Явно успокоившись, она впустила незваного гостя в голый коридор с облупившимися стенами, где голос как-то гулко резонировал, создавая неуловимо мрачное ощущение.
— Я профессор Неаполитанского университета.
— Ну и что?
— Дон Джованни полагает, что, возможно, вы согласитесь, чтобы я у вас поселился.
— Но я живу одна, синьор! — возмутилась она.
— Я думал… в общем, дон Джованни сказал... иначе я, конечно, никогда бы не решился вас потревожить...
— Не понимаю я дона Джованни! Он отлично знает, что я принимаю только женщин! Что скажут люди, если узнают, что в моем доме живет мужчина, и вдобавок к тому неаполитанец!
— Похоже, синьора, вы не очень-то жалуете моих земляков?
— Всем известно, что в Неаполе сплошь одни распутники, и вряд ли вы составляете исключение.
— Уверяю вас...
— Да на вас только посмотреть! Сразу видно, что вы только и ждете, как бы обесчестить порядочную женщину! Так что попрошу вас немедленно покинуть мой дом. Я и так уже слишком долго с вами тут стою, это может повредить моей репутации.
С этими словами она буквально вытолкнула его за дверь. На улице Тарчинини подумал, что если все бергамские домовладельцы выглядят так же, как эта, то он, пожалуй, предпочтет остаться в гостинице «Маргарита».
Дабы несколько поднять дух после сурового приема синьоры Ветралла, Ромео решил снова наведаться в «Меланхолическую сирену», однако, вопреки ожиданиям, вовсе не встретил там того дружеского приема, которого вправе был ожидать после первого визита. Вид у хозяина был довольно мрачный.
— Что-нибудь случилось? — поинтересовался Ромео, подходя к стойке.
— Я потерял одного клиента.
— Вот как?
— Да, симпатичный был парень... немного не в себе... сами понимаете, художник...
— Он что, мертв?
— Мертвей не бывает... Он уже давненько здесь у нас не показывался... А я уж было подумал, опять куда-то подался, и, как всегда, никому ни слова... была у него такая привычка...
— А на самом деле?
— А на самом деле, синьор профессор, все оказалось куда хуже... Мне только что позвонил кузен моей покойной жены, он карабинер... Сказал, что в Брембане, это в нескольких километрах отсюда, по дороге на Сан Пеллегрино, нашли его тело... Судя по тому, в каком состоянии его нашли, он лежал там уже не первый день, во всяком случае, так сказал кузен моей жены...
— Он что, был уже в годах?
— Какое там!.. Да от силы лет тридцать!
Прежде чем задать вопрос, полицейский уже заранее знал ответ.
— И как же звали беднягу?
— Баколи... Эрнесто Баколи.
Ромео почувствовал, как все вдруг закружилось у пего перед глазами, и, пытаясь справиться с минутной слабостью, едва слышно пробормотал:
— Дайте-ка мне что-нибудь выпить...
— Похоже, и вы тоже человек впечатлительный, а? Тогда мы сейчас с вами выпьем траппы за упокой души бедняги Эрнесто, согласны?
Может, именно граппа и пробудила в нем наконец профессиональное самосознание. Так или иначе, но, когда Ромео Тарчинини снова оказался на пьяцце Веккья, он был уже в весьма воинственном настроении. Ему не терпелось разоблачить убийц. Прав был Манфредо! Баколи и Велано действительно погибли по одной и той же причине, а возможно, и от одной и той же руки. Он должен отомстить за них, и он это сделает!