— Не понял?
— Просто в драматических ситуациях Джульетта обычно не очень стесняет себя в выражениях...
— И потом еще дети... Трудно представить, но мне пришлось бы им сказать, что по моей вине они остались сиротами!
Тарчинини не просто увидел эту сцену, он уже полностью переживал их горе.
— Poverelli... Бедняжечки... — каким-то сдавленным голосом простонал он.
— Нет, никогда... — схватил Сабация за руки Ромео, — никогда я не смог бы...
Взволнованные до глубины души, они смотрели друг на друга и, смешивая действительность с вымыслом, искренне оплакивали событие, которое явно не произошло, но теоретически вполне могло бы случиться. Другим нас не понять, говаривал обычно Тарчинини, когда кто-то в его присутствии упоминал о том, как иностранцы реагируют на манеры и повадки итальянцев, и добавлял при этом: они думают, раз мы так много жестикулируем руками при разговоре, то мы уже не способны с толком пользоваться ими для других целей, благополучно забывая, что именно мы слывем самыми искусными в мире строителями; они полагают, раз мы наделены таким удивительным воображением, значит, не способны приноровиться к действительности, а ведь им невдомек, что просто итальянец всегда одновременно живет в двух измерениях: в том, где вещи таковы, каковы они есть на самом деле, и другом, воображаемом, где вещи предстают такими, какими они могли бы быть, и что они достаточно наделены поэтическим чувством, чтобы благополучно смешивать два этих мира, ничуть не лишаясь способности добывать хлеб свой насущный. Вот так и Сабация с Тарчинини, оба отличные полицейские и, когда нужно, обеими ногами прочно стоящие на земле, не смогли отказаться от удовольствия слегка себя «попугать» — дабы потом полней насладиться настоящим, где они, находясь в абсолютной безопасности, с удовольствием смаковали воображаемые несчастья. Прирожденные актеры, они, едва выпадала свободная минутка, любили поломать комедию, но комедию, где все актеры совершенно искренни. Вот этой-то искренности никогда и не смогут понять иностранцы.
— Я счел своим долгом, — проговорил наконец Сабация, оправляясь от этого коллективного смятения чувств, — попросить своего коллегу Мальпагу сообщить вашей жене... одновременно... как о произошедшем с вами несчастном случае, так и о вашем выздоровлении.
— Ma che! Ничего лучшего вы не могли придумать?!
— Но почему?
— Вы не знаете Джульетту... — покачал головой Ромео. — Да она же теперь всю Верону вверх дном перевернет...
— Ну, это уж вы преувеличиваете!
— Разве что самую малость... Ладно, раз уж я не умер, давайте-ка не будет даром терять времени... Вы не могли бы достать мне подробную информацию о квинтете Гольфолина?
— О квинтете?..
— Да... Мне хотелось бы выяснить кое-какие детали, которые страшно интригуют меня в этом маленьком музыкальном коллективе.
— Хорошо... В таком случае я попрошу как можно скорее навестить вас местного антрепренера Этторе Милаццо. Мне кажется, во всем Бергамо он один со знанием дела мог бы дать вам точные сведения о Гольфолина, он уже давно занимается организацией их концертов.
***
Синьор Милаццо появился в больнице к семи часам вечера. После длительных переговоров его в конце концов согласились пропустить к раненому. Едва оказавшись в палате, он принялся извиняться за опоздание.
— Вы понимаете, синьор Тарчинини, я сегодня целый день провел в Брешии и, едва вернувшись к себе в контору, нашел записку, что мне звонил комиссар Сабация. Я тут же перезвонил, и он попросил меня немедленно вас навестить. У меня даже не было времени выяснить, в чем дело и... вот я к вашим услугам.
— Благодарю вас, синьор. Насколько я понял, вы занимаетесь организацией концертов?
— Совершенно верно.
— В таком случае, вам, должно быть, известно семейство Гольфолина?
— Это те музыканты, что живут в старом городе? Разумеется.
— Мне хотелось бы узнать, что вы о них думаете?
— В каком смысле, синьор?
— В профессиональном, разумеется.
— Ей-Богу, даже не знаю, что и сказать... вполне приличные музыканты, но не более того. Пару лет назад мне казалось, что они смогут добиться большего, но, увы, мои ожидания не оправдались... Они добросовестные, стараются, но нет той Божьей искры, которая способна зажечь искушенную аудиторию... В общем, довольно заурядные исполнители... и больше ничего. Так что посылать их в крупные города и думать нечего... Так... выступают на каких-нибудь провинциальных благотворительных вечерах, дают концерты для неимущих студентов... В общем, они вполне способны удовлетворить вкусы не слишком взыскательных меломанов, у которых больше энтузиазма, чем музыкальных познаний... Лично я не могу себе позволить слишком много заниматься музыкантами подобного сорта... Вы понимаете, что я имею в виду, не так ли?
— Прекрасно понимаю... Дело в том, синьор Милаццо, что я живу в доме Гольфолина.
— Вот как?
— Мне как-то раз любезно разрешили присутствовать у них на репетиции... и, вовсе не претендуя на роль специалиста, я, должен вам признаться, был несколько разочарован.
— Разочарованы? Это в каком же, синьор, смысле?
— Понимаете, если Ладзаро, Марчелло и Клаудия Гольфолина произвели на меня впечатление вполне профессиональных музыкантов, а старик Умберто, на мой взгляд, вполне корректно вел свою партию, то донна Софья...
— Донна Софья?
— Еще раз повторяю, синьор, что я не очень искушен в музыке, но мне показалось, что донна Софья играла более чем посредственно... она ошибалась... фальшивила... сбивалась с такта... одним словом, я никак не мог понять, как люди, заплатившие за билеты, могут терпеть такое, с позволения сказать, дилетантство?
Посетитель выглядел искренне удивленным.
— Боюсь, синьор Тарчинини, я не совсем правильно вас понял... Вы ведь говорите о семействе Гольфолина, что живет в старом городе, не так ли?
— Да, именно о нем.
— Ma che! Тогда почему же вы упоминали о доне Ладзаро, доне Марчелло, донне Клаудии, доне Умберто и донне Софье?
— А что вас удивляет?
— Дело в том, синьор, что квартет состоит не из пяти человек, а из четырех!
— Но это вовсе не квартет, а квинтет!
— Вы уж извините, синьор, но у семейства Гольфолина всегда был квартет: две скрипки, альт и виолончель.
— Но ведь донна Софья...
— По всей видимости, вы имеете в виду супругу дона Марчелло? Такая довольно бесцветная молодая дама, да?
— Да-да, совершенно верно...
— В таком случае могу вас заверить, что, насколько мне известно, она никогда не играла на публике.
На сей раз настал черед удивляться Ромео. Зачем Гольфолина понадобилось играть перед ним этот фарс? С какой целью заставили они тогда Софью выступать перед Ромео? По всей видимости, хотели убедить его, будто и она тоже играет в их маленьком семейном ансамбле. Но почему? И кто первым сказал ему, что это квинтет, а не квартет? Ясно, что все они сообщники… но в чем?
Синьор Милаццо распрощался с веронцем, как следует и не поняв, что все это значило и зачем его с такой поспешностью попросили нанести этот странный визит. Единственная уверенность, которую он вынес из этой встречи, сводилась к тому, что синьор Тарчинини, по всей видимости, не очень-то разбирается в музыке, если не в состоянии отличить квартета от квинтета. Ромео же даже не очень заметил исчезновение посетителя, ломая голову над тем, с какого же момента они все начали водить его за нос. И ответ на этот вопрос не доставлял ему ни малейшей радости.
Растянувшись на постели, полицейский уже, наверное, в сотый раз перебирал в памяти все элементы головоломки, которая никак не давалась ему в руки. Он знал, что ему уже известны все члены этой группы по торговле наркотиками, но никак не мог понять механизма ее действия. Как ни крути, но что еще могло заставить Гольфолина изображать из себя квинтет, если не желание оправдать участие донны Софьи во всех их концертных турне? Хотя, с другой стороны, она спокойно могла бы сопровождать их просто в качестве жены Марчелло. Значит, это не подходит, надо искать что-то другое. Почему семейству Гольфолина могло понадобиться, чтобы донна Софья повсюду ездила вместе с ними? Они ее явно не жаловали, она отвечала им тем же, и притом угрожала, что расскажет всем... Интересно, о чем?