На нашей очень шумной по обычным дням улице стояла тишина. И было совсем мало людей и машин. А грузовики вообще не попадались нам с папой по дороге. Выходной — значит, выходной.
И воробьи вовсю чирикали на ветках тополей, но среди них нельзя было узнать того, которого я мог бы взять в плен, но не взял, а, наоборот, помог спастись.
Папа положил мне руку на плечо.
— Ну, давай думать. Что необычного ты можешь предложить?
— Прокатимся на такси, — предложил я.
За нами медленно ехала «Волга». Видно, шофёр надеялся, что нам надоест идти пешком.
— Ну, что это такое? — Папа поморщился. — Нашёл необычное! Нет у тебя фантазии.
Тут над нами пролетел реактивный лайнер.
— Тогда слетаем хотя бы в Крым и обратно!
— Вот это уже интересней такси. Это — прекрасно! Два часа — и мы у моря! — воскликнул папа. (Я замер от радости и волнения.) — Искупаемся, потом наберем камушков, съедим шашлык и опять из моря и в небо! — Вдруг папа грустно цокнул языком. — Ничего не выйдет. Очень жаль.
— Почему?
— Я забыл дома купальные трусики.
— Давай возвратимся! Мы же недалеко ушли!
— Пути не будет, — сказал папа. — Ты придумывай необычное в пределах возможного. Не бросайся в крайности. На Азорские острова тебе не хочется?
— Хочется! — сказал я.
— А мне хочется взять отпуск за свой счёт и с недельку пожить в космосе. Подумать, подвести итоги. Вдали от всего человечества.
— Тебе на второй день будет скучно, — сказал я.
— Это верно, — подумав, согласился папа, — и опять же дорого.
— Тогда выпей пива с дядей Сергей Сергеевым.
Папа при упоминании имени своего лучшего друга, который почему-то не заходил к нам дней десять, нахмурился и ничего не ответил.
Мы сели на лавочку в сквере перед метро и задумались.
Папа не хотел ни в цирк, ни на пароход, ни в кафе-мороженое, ни на футбол. Он не хотел купить мяса и пойти в зоопарк кормить тигров, потом слетать на вертолёте в аэропорт. Нырнуть солдатиком с моста он тоже отказался. И многое другое предлагал я.
— Ничего во всём этом нет необычного, — сказал папа.
Я уж и не знал, что придумывать дальше. Мне самому посмотреть мультипликации и киножурналы, и то показалось бы необычным.
— Понимаешь, почему мне неохота в зоопарк? Зверей и птиц там полно, а купить — ну хотя бы змею — нельзя, — сказал папа. — Поэтому мы поедем на Птичий рынок. Да, да! Там необычней всего! Я не был там целый век! Вот оно! Едем!
— Что же необычного на рынке? — спросил я.
— Всё! — крикнул папа.
ГЛАВА 4
Мы доехали на метро до Таганки. Мимо нас на эскалаторе спускались вниз люди — и взрослые, и мальчишки, держа в руках баночки, прозрачные мешочки, аквариумы, мешки и клетки. Клетки были пустые и с голубями, аквариумы — с рыбками и без рыбок.
Вдруг прямо у меня за спиной раздалось:
«Ку-ка-ре-ку-у!»
Я обернулся. Стоявшая на ступеньку ниже тётенька испуганно запихивала в корзину красивую петушиную голову. А петух забился в корзинке, наверно, разозлившись, что ему не дали как следует покукарекать.
Впереди нас кто-то тявкнул, потом кто-то мяукнул.
— Разве на Дзержинской или Арбатской такое услышишь? Здесь всё необычно! — вслух сказал папа.
А стоявший рядом с ним человек очень серьёзно заметил:
— Мы никогда не забудем своего детства на лоне природы.
— Вы абсолютно правы, — согласился папа, грустно полузакрыв глаза.
— Ты жил с ним в одной деревне? — удивился я.
Папа больно сжал мою руку, что всегда означало: «Не задавай при свидетелях дурацких вопросов!»
— Всего хорошего! — улыбнувшись, сказал на прощание тот человек.
— И вам всех благ! — ответил папа и объяснил мне: — Бывает, что два человека, причём — учти! — совершенно раньше незнакомые, вдруг на секунду почувствуют родство друг с другом. Слышал, кукарекнул петух, и мы уже попрощались, как приятели, а встретимся — поздороваемся, а может, и подружимся.
— Но почему он сказал, что у вас было общее детство на природе, если вы незнакомы? — переспросил я.
— Он имел в виду детство всего человечества. Понимаешь? Всего! Оно прошло в деревнях, на лоне природы. Городов тогда ещё не было, — терпеливо объяснил папа, начиная злиться.
— А как это ты и он запомнили детство всего человечества? Как это так? — не удержавшись, переспросил я, потому что ничего не понял.
Папа вспыхнул, но взял себя в руки и сказал очень тихо и очень спокойно. Так говорил он тогда, когда не мог ответить на мой вопрос.