— Я уроки… учу…
— А учитель где?
— Нет его. На охоту ушел.
— Вот я и говорю — все в лес, в поле бегут. Ты тоже гуляй. — Он рассмеялся. — Охотник ваш — в лес, а дичь — к нему домой. Видел я, с десяток уток за усадьбой на озеро сели.
Поддерживаемая Боккоей, из спальни показалась Хоборос.
— Ну, что у тебя, Тихон? — проговорила она, тяжело опускаясь на стул.
— Дело вот какое, — начал Тихон, боязливо присаживаясь на табуретку у двери. — Всю жизнь я кому-то должен. Вот какое дело! А теперь хотел бы и сам получить кое-какой должок.
— О каком должке ты толкуешь? — надменно процедила госпожа. — Уж не я ли тебе должна?
— Не прогневайся, а еще в прошлом году своего собственного сена я отдал тебе восемь саней.
Ничего за него не получил. Возил бревна для твоего амбара, и тоже задаром. А ведь ты знаешь — я одной рукой орудую. Если на тебя работаю — на своих детишек уже некогда.
— Тихон, Тихон… — сощурилась госпожа, — Ты пришел меня своим сеном попрекать? А на чьей земле ты его косишь?
— То есть как на чьей? На своей!
— Ты хочешь сказать, что у тебя есть луг?
Тихон недоуменно завертел головой. Левая рука его совсем разошлась, и Тихону пришлось придержать ее правой.
— По-моему, мой луг на месте. Не провалился.
— Да он же весь зарос кустами! Разве это луг?
— Кусты растут, куда денешься? Корчевать их мне не по силам. Но и травы пока хватает.
— Нет, Тихон, не хватит на твою пеструю обжору, если восемь саней продашь. Я почему тебе сразу не заплатила? Дай, думаю, посмотрю, что этот богач весной будет делать. Не придет ли за этим сеном? Ты не пришел. Значит, Тихон, ты мне продавал не свое, а мое сено. Накошенное на моем лугу. Ты что же, думаешь, у меня не меряно, не считано, меня можно как хочешь надувать? Если б ты хотя признался, я бы за работу заплатила.
Тихон вскочил.
— Что за женщина? Ведьма, да и только! — вскричал он. — От своей коровы сено оторвал, еле вывел на траву, а она выдумывает, что я у нее ворую! Эх, нет на тебя управы! Ну ладно, я в суд подам. Разберутся!
— Какая муха тебя укусила, Тихон? — смеясь, проговорила Хоборос. — С чего ты вздумал судиться?
Раньше вроде без суда понимали друг друга. Садись чайку попьем.
Тихон хлопнул дверью и пошел прочь. При отце Хоборос он был обозником — возил мясо и масло на прииск. Вот однажды и подстерегла беда смельчака, отморозил руку. «Байбас старый руку отнял, — с горечью думал он, — а дочка его готова и жизнь отнять. Эх, действительно подать бы в суд! Да кто бумагу напишет?»
Боккоя едва догнала его.
— Подожди, Тихон! Ишь, какой гордый. От господского чая отказался. Возьми вот — Хоборос шлет подарок твоим детям! Давно приготовила. Бери, бери!
Тихон взял сверток. Весь его гнев мигом улетучился, он обмяк и задержал шаг. Посмотреть бы, что там, в этом свертке. Дождавшись, когда Боккоя скрылась из виду, он уселся на бугорок и развязал узелок. Там был отрез на сарафан, белый ситцевый платок, четвертушка чаю и целый лист табаку. Больше всего Тихон обрадовался табаку. Он набил трубку, с наслаждением затянулся. Интересно, сколько может стоить все это? Спрашивать неудобно — подарок, да и не у кого спросить.
Подарок… А за работу так и не получил. И не получит, наверно. Бессердечная баба. Не думает, что у него малые дети.
Вдруг у Тихона удивленно вскинулись брови: подошла Нюргуна. Она с участием смотрела на калеку.
— Это все, что ты получил? Не заплатила за сено? — Девушка присела на корточки, потрогала подарки. — Заткнула тебе рот подарком?
Жалобу надо писать, дядя Тихон!
— Кто же ее напишет. Учитель, правда, обещал, да я ему не говорил, на кого бумага. На жену-то свою писать не будет. Это ведь все равно, что на себя самого.
— Я тебе напишу.
— Ты?! Умеешь разве?
— Умею, умею. Говори, когда какую работу делал.
— На тетку напишешь? Ээ, впрочем, какая она тебе тетка… Поди, и тебя мучит не меньше, чем нас. Ну, давай… Спасибо тебе, милая!
«Не сдобровать мне, если тетя узнает», — думала Нюргуна, торопливо записывая за Тихоном. Она еще не знала, что через несколько часов случится такое, что она тут же забудет и о Тихоне, и о своем опрометчивом поступке.
А сначала Кыыс-Хотун даже обрадовалась.
— Нюргуна! — позвала из открытых дверей Хоборос. Обняла вошедшую девушку за плечи, усадила. — Я вижу, ты на меня все еще обижена. Забудем прошлое, дорогая! Я выяснила… Ты ни в чем не виновата, действительно! Пусть все будет по-прежнему. Следи за домом, готовь пищу, ходи в школу, словом… хозяйничай. И вот что еще… — Госпожа заговорщически понизила голос: — Устроим ысыах[18].