— Что это ты, старая, вздумала хозяйскую скотину ласкать?
— Конь этот был моим когда-то. Тогда ты был совсем ползунком. Никто с ним не умеет обращаться.
Боккоя смахнула слезу.
— Видишь, ушами шевелит? Все понимает. Хоть и скотина, а добро помнит.
Боккоя, шаркая подошвами, побрела в юрту. Беке с сочувствием посмотрел ей вслед.
— А ну-ка, друг, опусти башку, — обратился он к коню, надевая хомут. Потом извлек из кармана засохший кусок лепешки и сунул ему в полустертые зубы. Конь покосился, но угощение принял. — Лопай, лопай, путь не близкий. Когда-то всех должников объедешь…
…Быстро катилась повозка по укатанной лесной дороге. Лошадью правила Аныс, а за ее спиной бездумно смотрела в небо Нюргуна. Госпожа послала девушек за данью.
— Ну как? — обернувшись, прокричала Аныс. — Что лучше: в амбаре сидеть или на повозке трястись?
Нюргуна рассмеялась. Вечно эта Аныс подшучивает. Посидела бы сама без воздуха и солнца, поубавилось бы, наверно, бойкости.
— А что, Аныс, о хозяине говорят?
— Смотря кто. Каменная Женщина твердит: муж за лекарством для нее в город поехал, а Беке — в управу, разводиться.
— А Беке откуда знает?
— Ну, с учителем они друзья. Да ты что делаешь вид, будто ничего не знаешь? Небось Беке записочки носит?
Нюргуна нахмурилась. Не выходит у нее из головы письмо Василия. Золото, золото… Почему Василий так настаивает на краже? Да и как его найти, проклятый клад? Попробовала заговорить с Боккоей, но так и не посмела спросить в открытую. Ну хорошо, возьмет она золото, убежит. А что будет потом со старухой? Какую кару обрушит на нее тетка?
— Что закручинилась? Смотри, к Тихону подъезжаем!
Из-за поворота показалась полуразвалившаяся юрта. Не успели девушки привязать коня, как навстречу им из ветхого жилища выскочили оборванные детишки. Нюргуна с досадой ощупала карманы: забыла захватить гостинцев. Она погладила детей по головкам, и ей стало так грустно, так тоскливо, что хоть беги на край света.
— А, за маслом? — худая, как скелет, дрожащая всем телом, как осина, показалась из юрты Ирина, жена Тихона. — Заходите, гости дорогие!
В словах ее не было никакой иронии, словно и в самом деле была она рада избавиться от масла.
— А вот наш чаек. Похлебайте, — подвинула она девушкам чашки. — Березовым соком пробавляемся. Настоящего чая и запах давно у нас выветрился. Только снится — бывает.
Она слабо улыбнулась.
Нюргуна осторожно отхлебнула то ли сладкий, то ли горький напиток, отдающий болотом.
— Возьми, это тебе! — проговорила Аныс, достав из торбаса кусочек чая.
Ирина с жадностью схватила подарок.
— Дай бог тебе здоровья! — забормотала она. — Ты, наверно, для госпожи готовишь, Аныс?
— Меня к господскому столу на пушечный выстрел не подпускают. Знают, что после меня им ничего не достанется, — захохотала Аныс. — Вот тебе еще.
На этот раз она достала несколько листиков табака. Ирина взяла их негнущимися пальцами и отнесла в дальний угол.
— Потом покурю, — объяснила она, засовывая в рот пустую трубку, — когда больше захочется…
— Ирина, — вспомнила Нюргуна, — ну как ваша жалоба? Та, что я писала? Подействовала?
— Кто ж его знает, милая, — покачала головой Ирина, — Говорят — разбирают… Только когда в пользу бедняков разбирали?…
— Ничего. Не унывай!
— А масла госпоже больше пуда не давай, — добавила Аныс. — Так распорядился еще Василий Макарович, хозяин.
— О, добрый он господин, спаси его господь! — куда-то в сторону поклонилась Ирина. — Только… теперь, наверно, Каменная Женщина все повернет по-своему!
Долго махала рукой Ирина вслед девушкам, долго не отпускало Нюргуну щемящее чувство какой-то вины перед ней. Как будто не тетя, а сама она разорила и ограбила этих бедных людей, отняла у полуголодных детишек последний кусок хлеба.
Убегут они с Василием — и останутся эти люди беззащитными. Какое уж там «больше пуда не давай!»
Но, что же делать? Жертвовать собой ради них? Да и поможешь ли им, если даже останешься?…
Лошадь замедлила шаг — то ли проголодалась, то ли заленилась.
— Хот![22] — прикрикнула Аныс. — Я тебя! Шевелись живей!
Вот и река, торжественная, величавая Лена. Повеяло свежестью, стало легче дышать. Странно, подумала Нюргуна, живу у самой реки и так редко бываю здесь. Как будто в клетке живу…
Есть у якутов легенда: давным-давно их предки, переселяясь по Лене на суровый север, уронили в синие воды дощечку. Простая с виду дощечка, а на ней все счастье якутского племени было записано, будущее предопределено. Потеряв дощечку, всё потеряли якуты: и служившие им письмена, и извечный порядок, и цель, и прошлое. С тех пор никому из их потомков нет счастья. А великая река, поглотившая их благополучие, течет как текла.