Во всем этом рассказе есть один только слабый пункт, а именно тот, что из дальнейшего нам известно только то, что мальчик съел варенье.
С тех пор прошло много лет; мальчик этот, может быть, отравил свою бабушку и наделал преступлений против всех десяти заповедей. Смелый опыт мог оказаться вполне неудачным. Но я всегда с любовью вспоминал об этой истории. Для меня она так же прекрасна, как Венера Милосская. Я уверен, что малиновое варенье помогло исправлению мальчика больше, чем помогли бы побои, которых он вполне заслуживал.
Не справедливо ли, что устранение ненависти есть высшая цель нравственного воздействия и что прощение и любовь суть самые верные средства для достижения хороших результатов? Малиновое варенье послужило залогом любви, которого уж не могли уменьшить ни брань, ни оскорбления, и перед таким избытком доброты как низки, слабы и мелки должны были казаться мальчику его гнев и ненависть!
Поставьте себя на его место. Он все еще бродить около дома, не подходя однако близко к двери. Через некоторое время дверь отворяется, и он уже собирается пуститься наутек, ожидая увидать разгневанного отца с палкой. Но -- о чудо ! -- вместо того выходить его товарка и, улыбаясь сквозь слезы, несет ни больше ни меньше, как блюдце с малиновым вареньем! Как он, должно быть, старался ожесточить себя и с презрением оттолкнуть соблазнительное лакомство! Но искушение было слишком сильно. Крестьянские мальчики не каждый день видят малиновое варенье. Он робко подходить, молча хватает блюдце И жадно глотает варенье. Потом убегает вниз по горе и, если бы человечество своей привычкой к сидячей жизни не уничтожило свой хвост, то этот выразительный и полезный член непременно виновато болтался бы у него между ног. Если бы его прибили, он наверное ушел бы, проклиная всю семью Толстых. А теперь его мысли спутаны, но господствует все-таки убеждение, что он поступил как глупый и дурной мальчик, И что эти добрые, любящие люди гораздо лучше его. Если в этом мальчике была хоть искра добра, -- а такая искра есть во всех мальчиках, -- то это блюдце малинового варенья должно было раздуть ее в пламя.
Я уверен, что не все согласятся со мной. Раз я рассказал этой случай в одном обществе в Нью-Джерси. Там вообще много чудаков, и один из них как раз присутствовал в тот вечер на нашем собрании; воспользовавшись невежливым и грубым обычаем возражать по окончании беседы лектору (так слушатели мстят лектору за то, что он заставил их долго слушать), почтенный и добродушный старик с белой бородой встал со своего места в конце залы и, обратившись ко мне, заявил:
-- "Я знаю, что сделает этот мальчик".
-- "Что же ?" -- спросил я.
-- "Он придет на другой день и ударить ее по другой руке".
Я до сих пор не знаю, верил старик в то, что говорил или нет. Но, благодаря ему, мы встретились с двумя противоположными теориями -- теорией старика из Нью-Джерси и теорией старика из России, которыми охватывается вся спорная область человеческого поведения. Который из них лучше изучил природу человека и что нужно считать лучшим просветительным средством, -- варенье или палку, прощение или наказание, месть или любовь? А в этом маленьком, рассказанном мною, случае с
дочерью Толстого есть несомненно элемент красоты, а может ли быть красота без правды? А если есть правда в этом русском взгляде на вещи, то разве нельзя эту правду применять более часто в нашей жизни и в учреждениях? Учителям очень следовало бы подумать об этом.
Кстати приведу рассказ, который прислал мне, узнав про историю с вареньем, один из моих друзей в Иллинойсе:
"Спешу передать вам маленький случай с моим мальчиком Говардом, -- пишет он. -- Ему семь лет, и, насколько я знаю, он никогда ни с кем не ссорился и вообще обладает очень добродушным, мирным характером. Но прошлым летом он раз пришел из школы в большом волнении. Оказалось, что по дороге домой один уличный мальчик, ровесник Говарда, бросал в него камнями. Дочь нашего хозяина, двенадцатилетняя девочка, очень рассердилась на обидчика, назвала его негодяем и предложила, чтобы Говард ходил в школу под ее покровительством. Но я решил последовать закону Христа и, поговорив с моим мальчиком в роде того, как Толстой говорил с своей маленькой дочкой, я велел ему сейчас же отнести мальчику, бросавшему камни, один из прекрасных персиков, которые мы только-что получили. Уговаривать его мне было легко, но и он сейчас же послушался, милый мальчик! Он схватил один из лучших персиков и убежал. Я из-за оконной занавески наблюдал, как он без всякого страха и колебания перешел улицу, вышел в сад и подошел к своему врагу. Персик был принять. Враг был, так сказать, убит на месте, а в душе моего мальчика надолго остался этот пример силы и могущества любви. У него нет теперь врагов и он не нуждается в покровительстве".