Но остается также фактом, что о Кубанской армии в трагические дни ее гибели словно забыли — рука помощи из ставки не была протянута. Наверное, генерал Врангель думал об эвакуации Крыма как о неизбежности, и не было необходимости усиливать армию на полуострове еще многими десятками тысяч казаков и беженцами, брать нравственную за них ответственность и потом эвакуировать в общем исходе. Так погибли сила и цвет Кубанского войска.
Позже писали и говорили, что «Кубанские казаки не поехали бы в Крым». Это заблуждение. При отступлении с Кубани не только рядовой казак, но и офицер мог остаться в любой станице и не уходить к Туапсе. Ни контроля, ни принуждения не было. Казаки просто не выезжал в строй, полки продолжали отступать на юг. Следовательно, к Черному морю ушли непримиримые враги красных, добровольно.
В полках никто не думал о возможной капитуляции, когда до них дошел слух о начавшихся переговорах с красными. В естественном порядке воинской дисциплины все ждали приказа, чтобы оставить позиции и идти грузиться на корабли. Но приказа не последовало, как и не прибыли корабли. Их бросили (единственный генерал Шкуро сумел прибыть на судах к хутору Веселому и подобрать своих соратников, около полутора тысяч человек).
Получив уведоллление о капитуляции, офицерам и казакам, желающим выехать одиночно, препятствий не чинили.
«Сам погибай, но товарища выручай», — говорит один из параграфов Устава внутренней службы Императорской армии, на котором твердо, священно она воспитывалась.
Офицеры остались в полках: первопоходники, старейшие Корниловцы и Лабинцы, командиры сотен во 2-м Кубанском походе и младшие офицеры-пластуны. Остался последний командир Корниловского конного полка Безладнов. И был расстрелян красными в Екатеринодаре во время десанта из Крыма на Кубань за верность воинской чести — он погиб, до конца оставаясь со своими казаками.
Если в армии будут знать, что в самые трагические моменты начальники могут бросить своих подчиненных и спасаться в одиночку, армия эта будет неустойчива в боях и морально больна.
Началась красная вакханалия. «Военком 34-й красной дивизии Рабинович, словно обрадовавшись своей очереди, как застоявшийся конь — он быстро стал впереди говорившего, окинул казаков торжествующе-победным взглядом и тонким фальцетом запищал, защебетал, заговорил. «Проп-пали, проп-пали мы, — думал я тогда. — Революция, советская республика, красная власть — навалились опять на нас всем своим отвратительным существом!»
В Туапсе красные в который раз обыскивали казаков и забирали у них последнее. Уже сданы лошади и седла. У многих казаков были Георгиевские кресты и медали. «Серебро нам нужно для государства. У нас все народное», — говорили красноармейцы, собираясь их отобрать. Навсегда запомнил Елисеев подхорунжего Н., награжденного в Великой войне тремя Георгиевскими крестами: «Я-то знаю, как он их заслужил! При мне все это было! На южных склонах Большого Арарата были убиты командир и вахмистр сотни. Я остался за командира сотни, а он, взводный урядник, стал вахмистром сотни. Ранено было десять казаков, и все тяжело, свинцовыми курдинскими пулями. Выбрались мы тогда благополучно. Прибытия в полк 1911 года, десять лет в строю и на войне без перерыва — что он переживал, умняга?! А сколько здесь было других, подобных Н.?!.. Нужно полагать — много!
И теперь эти царские Георгиевские кресты, заслуженные кровью и невзгодами голодного Турецкого фронта, красные хотят отобрать «для народа, для народного государства»... И вот он вынул их из сум и показывает этим хамам. Как бывало в трудные и ответственные минуты, он сохцурил глаза и смотрит на меня. И я не знаю, что он думал, испытывал в эти минуты? Ненависть к красным? Или к тем старшим генералам в Крыму, что оставили их здесь, непримиримых к большевикам? А может быть, удивлялся, что «и я здесь»?»
Второй цикл — «Побег из красной России» — начинается с лагерей, этапов в Москву и на Урал, первых унижений и оскорблений. К старым полковникам злобно цепляются конвоиры: «А ты не есть ли сам Деникин, йо... твою мать?.. Смотри, как бы я вам бороды не вьпципал, белые бля-и!» — и говоривший начинает изощряться, что бы он сделал с генералом Деникиным, если бы тот живьем попался ему в руки, подчеркивая, что его «надо было бы вначале пытать, а потом — по кусочкам раздергивать». «И откуда появились на Руси Святой такие дикари, варвары?! — задается вопросом прошедший две войны Елисеев. — При желании он мог любого из нас пристрелить. Я понял, что мы попали в лапы не одного зверя, а в лапы сонмища зверей».