— Мерзавец, — всхлипнула Герофила и со слезами на глазах бросилась целовать лицедея.
— Такой-то шалопай — и без афинского гражданства, — развел руками Одеон.
— Это надо поправить, — заявил Тезей.
— А… — отмахнулся Одеон.
— Божественный сосуд, — возвел вверх очи Эвн.
— Так надо, чтобы боги и объявляли иногда таких людей гражданами города, — сообразил молодой царь. — Иначе моих афинян не проймешь.
— Не знаю, не знаю, — недоверчиво покачал головой Одеон, — наши афиняне богобоязненны только по ночам, и то, если собака завоет.
— Пусть боги усыновляют, пусть таланты становятся гражданами Афин, — настаивал Тезей, радуясь возникшей у него мысли.
— И удочеряют, — добавил с усмешкой Одеон.
— Есть, есть в этом мысль, — пришел на помощь Тезею Эвн. — И еще хорошо бы, — он добавил голосу ласковости… — Дионису новый храм поставить.
«Вот и Ариадна говорила об этом», подумалось молодому царю.
— Надо поставить, — твердо заключил он.
— И чтобы за землю не платить, — напевал Тезею Эвн, — чтобы, как другим богам, просто так, даром дали.
— Сделаем, — пообещал Тезей. — Если афиняне заупрямятся, я им из своей казны дар сделаю. А землю пусть бесплатно выделят.
— Пракситея, — Эвн оживился более, чем приличествовало его сану иерарха, махнул рукой, — давай!
По знаку верховного жреца взрывом загудели на разные тона авлосы и флейты, загремели тимпаны. От стола, где сидели артисты, отделилась одна из женщин и выпорхнула на свободное пространство ближе к гостям. Она скинула с плеч нежно-пятнистую, тонко лоснящуюся легкую накидку из шкуры лани, отбросила ее назад, в руки тех, кто только что сидел с ней рядом, и осталась в коротком хитоне. Осторожно, плавно двинулась в танце. Движения ее были и стыдливы, и несдержанны одновременно. И было в них столько соблазна, что пьянили они более любого вина. Следом за нею из-за стола поднялись другие женщины и, взявшись за руки, поплыли, танцуя за спиной Пракситеи. Казалось, хитон тоже спал с танцовщицы, что она обнажилась вся, как есть, отдавшись только движению: взмывались руки, мелькали ноги, непрерывно менялся рисунок неудержимого тела.
— Она совершенна! — восхитился Тезей.
— Не вполне, есть еще, что отгранить, — лукаво улыбнулся Одеон.
— Она совершенна, — не согласился молодой царь, не отрываясь взглядом от танцовщицы.
— Язык подрезать, — все так же улыбаясь, сказал Одеон.
А когда Пракситея закончила танец, позвал ее:
— Выпей с нашим царем из одной чаши, плясунья.
— Что!
Пракситея повела рукой так, словно уже держала чашу. И чаша с вином тут же в ее руке появилась. Озорно глядя на вставшего рядом Тезея, Пракситея осторожно, кажется, одной струйкой, не отрываясь, влила в себя треть чаши и протянула оставшееся молодому царю. А когда Тезей выпил и свою долю, танцовщица приникла к его губам своими губами, еще мокрыми и терпкими от вина.
— И как тебя сюда муж пускает! — рассмеялся Мусей, который, видно, не раз встречался с искусной плясуньей.
— Как бы он меня не пустил, — Пракситея сверкнула глазами, — ему самому надо меньше шляться по винным притонам да цирюльням. Мой оболтус только туда и знает дорогу. А где дорога на рынок, никак не отыщет, бедняга.
— Зачем ему рынок, — подзадоривал Пракситею Мусей, — ты из храма всегда принесешь кусок-другой.
— Вам, мужчинам, не угодишь, — не осталась в долгу танцовщица. — Я сегодня подала ему пару яиц… Мягких… как задница. Так ведь ворчит.
— Хотел бы я посмотреть, как он ворчит на тебя, — заметил Эвн, — ты ведь какой крик в ответ задашь.
— А чего нам голос-то укорачивать. Мы, дочери Афин, свободные женщины. Только царя нашего и слушаемся.
И Пракситея окинула Тезея таким откровенно зовущим взором, что он спиной почувствовал на себе недовольные взгляды Герофилы и Лаодики.
— На все-то ты можешь ответить, — укорил танцовщицу Эвн.
— Нам, женщинам, известно и как Зевс с Герой поженились, — ответила она, прибегая к пословице. Повернулась и ушла к своему столу.
— Эти плясуньи такие несуньи, — рассмеялся Мусей.
— На Крите не очень-то унесешь, — заметил Тезей.
— И в Египте, — сочла нужным сказать Герофила, — о таком мало кто подумает, чтобы из храма домой что-нибудь нести… Правда, земля там повзрослее будет, — добавила она.
— Темные мы, темные еще, — признал, нисколько не огорчаясь, Мусей.
И пиршество продолжалось. И опять гремела музыка. Два танцора показывали свое искусство. Один, пританцовывая, высоко подкидывал мячик, сшитый из разноцветных кусочков ткани. Другой — в пляске же — ловил его. Задача заключалась в том, чтобы каждый плясун ловил мячик на самой высокой точке прыжка. Это юношам удавалось, вызывало одобрительный гул застолья.