Кулеш был готов через сорок минут. В дом завтракать она не пошла. Там пахло мышами и плесенью. Села с тарелкой за расшатанный садовый стол, подтащив к нему старый венский стул с облупившимся сиденьем.
– Чего на телефон-то без конца смотришь? Не звонит тебе никто? – не удержалась, спросила бабка, когда Маша уже опустошила тарелку с вязкой пшенной кашей.
– Мне никто не может позвонить, потому что телефон выключен. А смотрю я на него, потому что не знаю, включить его или нет, – пояснила она, хотя была и не обязана.
– Если ждешь звонка, включи. Если нужно позвонить, звони с моего. Хоть старенький, но рабочий. Если нельзя включать и звонить, то не тоскуй. Просто жди.
– Чего ждать? – с интересом глянула на бабку Маша.
– Чего-то, что должно случиться и без телефона.
Сказала и ушла в дом за чайником, пообещав вкусный чай с печеньем из деревенского ларька. Маша задрала голову, поймала луч солнца, пробивший себе дорогу сквозь яблоневые листья. Сощурилась, задумавшись над бабкиными словами.
Не так уж она была и неправа. Если разобраться, найти ее могут элементарно. Как полиция, так и ее мнимые друзья, попросившие об одолжении. Ее пока не нашли. Что это значило? Что ее не искала полиция, а друзья сами спрятались, перепугавшись насмерть.
– Ба, я попала в скверную историю, – неожиданно проговорила Маша, съев почти сто пятьдесят граммов песочного печенья с орешками.
– Я это уже поняла, – бабка угрюмо глянула на нее поверх пузатой чашки в ягодку. – С чего бы ты тогда ко мне приехала? Не было десять лет, а тут нате вам – явилась. Я не против, конечно. Даже рада. Любила тебя всегда, дуреху, больше матери твоей – моей племянницы. Но… Но рада была бы вдвойне, если бы ты приехала просто так, навестить меня. А то ведь прятаться приехала, Машка. И это плохо…
Печенье в целлофановом мешочке закончилось. Чай выпили. Поставив пустые чашки на стол почти одновременно, они молча уставились друг на друга. Первой не выдержала Маша.
– И что мне делать, ба? Как поступить?
– Ну… Все зависит от того, насколько ты виновата.
Маша склонила голову к левому плечу, задумалась. Взгляд ее блуждал по клеткам старой клеенки, застилавшей садовый стол.
– Я не знаю, в чем моя вина, ба, – произнесла она с досадой. – Но меня совершенно точно ищет полиция.
– Украла что? – бабка морщинистой ладонью смахнула со стола крошки от печенья и добавила, не глядя на нее: – Украла – верни.
– Не крала ничего.
– Убила?! – не подпорченные старческими болезнями ясные глаза испуганно округлились. – Машка, да ты что!
– Нет. Не убивала, ба.
Ей вдруг стало холодно в тени, и, приподнявшись, она перетащила старый венский стул на солнце. Сощурившись, подставила лицо яркому свету. Произнесла не совсем уверенно:
– Не убивала, но все выглядит так, что будто я это сделала. А сначала – будто помогла сделать так, чтобы кое-кого убили.
Бабка молчала слишком долго. Маша забеспокоилась и повернула голову в ее сторону. Вдруг ушла незаметно? Она могла. Невзирая на больные суставы, передвигалась почти бесшумно.
Нет, та по-прежнему сидела на месте. И, кажется, размышляла. Взгляд сосредоточился на внучке. Нехороший взгляд, недоверчивый.
– Что? – вытянула шею в ее сторону Маша и широко развела руки в стороны.
– Хреновня какая-то получается, Машка, – произнесла бабка и съежила губы куриной гузкой.
– В смысле?
– В том самом, что на тебе два убийства, так? – деловито поинтересовалась та. – В одном конкретно обвиняют тебя. По-другому ты проходишь как соучастница.
Маша вытаращилась на двоюродную бабку, словно видела ее впервые. То, каким языком она вдруг с ней заговорила, никак не вязалось с ее ситцевым ветхим платьем, галошами и косынкой, повязанной тугим узлом на макушке.
– Чего смотришь? Думаешь, я всегда была ископаемой? А я пятнадцать лет секретарем суда отработала. Многое повидала. – Бабка потянулась к остывшему чайнику, плеснула из него воды себе в чашку, вздохнула. – Вот как, скажи, ты ухитрилась, не воспитываясь у матери, скопировать всю ее сволочную жизнь? Все ее кошачьи проделки? Отец тебя неплохой воспитал. Образование дал. Сам уважаемый человек. А ты… Ты все одно в мать пошла!
– Ба, да при чем тут мать? Я ее видела в последний раз, еще когда в школе училась.
– А как ты ее могла увидеть? Если она, не успев из тюрьмы выйти, снова туда отправлялась. Как по расписанию! И ты вот теперь туда дорожку себе топчешь. Как же так, Машка?
Ясные голубые глаза бабки вдруг наполнились слезами, и через мгновение слезы крупными горошинами покатились, утопая в глубоких морщинах.