Лабиринт

Тьен. Умные люди ваши руководители!

Чань. Да, товарищ командир, очень умные.

Тьен. А ваши умные руководители сказали тебе, что надо брать на один букет больше?

Чань. Сказали.

Тьен. Для кого этот букет предназначается?

Чань. Для товарища Хохлова. Я очень устала отвечать на ваши вопросы, товарищ командир.

Тьен. А я устал задавать тебе вопросы. Сейчас я выстрою бойцов, и вы можете вручить им цветы. После этого я разрешу товарищу Миню разговаривать с тобой тридцать минут. За это время ты скажешь ему все, чтобы он не волновался по личным вопросам. (Подходит к Николаю.)

Чань идет к девушкам, Тьен возвращается на площадку. Николай отходит в сторону.

Тьен. Становись!

Бойцы выстраиваются в одну шеренгу.

Смир-но! Вольно! Предоставляю слово товарищу... (Оглядывается.)

Чань (тихо). Чань.

Тьен. Чань.

Чань. Мы принесли вам цветы и желаем больших успехов в боевой подготовке, чтобы вы могли громить проклятых американских интервентов. (Подходит к Николаю, вручает ему цветы.) Спасибо советскому народу за помощь!

Николай. А вам спасибо за привет и за цветы!

Чань (девушкам, с жестом). Вручайте.

Девушки вручают цветы бойцам.

(Подходит к Тьену.) Это вам, товарищ командир.

(С последним букетом подходит к Миню.) А это вам, товарищ Минь.

Тьен. Разойдись!

Часть бойцов расходится, другие возвращаются к ракетной установке.

Минь (Николаю). Товарищ Николай, это моя невеста, санинструктор Чань, которую я очень люблю.

Николай (к Чань). Рад познакомиться с вами.

Чань. А я с вами.

Минь. У товарища Николая осталась в Москве невеста

Николай. Мы еще вместе сыграем наши свадьбы. Правда, товарищ Минь?

Минь. Правда, товарищ Николай.

Завыла сирена.

Тьен. Воздушная тревога!

Минь и бойцы убегают. Все занимают свои места. Воет сирена.

Затемнение

Картина вторая

Ведущий (на просцениуме).

Тревога! Тревога во всем мире!
В огромных домищах и маленьких хижинах!
Тревога отмеривает версты и мили!
Тревога в душах, войной обиженных!
Что американцам надо на землях Вьетнама?
Под синим небом, солнцем залитым?!
Там кричат ребятишки:
— Мама! Мама! —
Ползая среди раненых и убитых.
Кто дал право на головы крохам
Сбрасывать бомбы тысячекилограммовые?
Какими векселями оплатят кровь они,
Пролитую на землях Вьетнама?
Мы не можем сказать: — Пусть себе! Спишется!
Все равно, мол, не победить.
Нет! Те, кто дышит, кому еще дышится,
Мира хотят, любить хотят и спокойно жить!
Они думали: ужасом схватят за горло,
На землю кинут в джунгли ребристые...
А вышло: самих страхом расперло
В их городах с мостовыми чистыми,
С их аллеями, парками, стритами,
Маленькими и большими Бродвеями,
Куда в гробах оцинкованных убитые
Летят, в черную пыль развеянные.

Свет гаснет.

Открывается занавес. На сцене — квартира Брайенов в Лос-Анджелесе. Стена, на которой в черной рамке висит портрет Дэвида. В стороне от портрета на стене — боксерские перчатки, на другой стороне — два скрещенных весла. Через черные шторы бьют яркие солнечные лучи. Около портрета в трауре скорбно стоит Элизабет Брайен. Доносится ультрасовременная американская музыка, тихо и глухо, но ее слышно. Мелодия эта будет звучать все время, врываясь, как черная буря, в дом скорби и печали.

Входит Роберт. Останавливается.

Роберт. Мама. Мама.

Элизабет не оборачивается.

Мама.

Элизабет поднимает голову. Оглядывается, прикладывает палец к губам.

Мама.

Звучит мелодия. Элизабет плачет.

(Подходит к ней.) Мама, мама... Не надо... Что же теперь сделаешь? Что теперь сделаешь? Не надо плакать.

Элизабет. Я не плачу.

Роберт. Ты плачешь, мама... Ты все время плачешь.

Элизабет. Я ничего не могу с собой сделать. Ничего...

Роберт. Надо собраться с силами... Жизнь продолжается.

Элизабет. Я устала жить... Я не могу больше так жить... Я не хочу так жить!