Он приближался к зданию технического факультета, как вдруг кто-то хлопнул его по плечу:
— О! Это ты, Сёдзо?
Перед ним стоял его университетский товарищ Такэси Ода, работавший теперь и агрохимической лаборатории. В легком светло-коричневом костюме он казался еще толще, чем обычно.
— Ты когда ж приехал?
— В начале месяца.
— Так что ж ты скрываешься? Даже на встречу однокашников не пришел! Ты ведь знаешь, когда мы собираемся! — распекал приятеля Ода, поблескивая толстенными стеклами очков.— Ну и ругали же мы тебя,— продолжал он, улыбаясь.— Как же это! Столько времени прошло, и ни одного письма не прислал! Ты все-таки порядочная свинья!
— Больше года не был в Токио, вот и разучился писать.
— Ну ладно! А вечеринку придется повторить. Устроим тебе торжественную встречу. Идет?
— Хорошо,— с горечью усмехнулся Сёдзо.
Ода был не из тех, кто говорит все, что взбредет в голову, и поэтому дружеские его слова и сердечный тон особенно тронули Канно. Но на душе у него стало тоскливо. Пожалуй, было бы легче, если бы его прямо обвинили в том, что стоило-де ему несколько месяцев помыкаться по полицейским участкам, как он сразу сложил оружие и пал духом. Однако простодушный Ода, обрадованный встречей с товарищем, не заметил его волнения. По обыкновению своему, он шел, подталкивая спутника плечом и увлекая его за собой. Сначала оба молчали. Но подобно тому, как в одинаковой среде лучи света преломляются под одинаковым углом, у друзей возникали одни и те же мысли.
— Да... Теперь университет совсем не тот!—проговорил Ода.
— Понятно... Студенческий отдел, наверно, изнывает от безделия? 4
— Еще бы! Недавно даже прошел слух, что эти джентльмены в пиджаках соскучились по бунтовщикам, стали поднимать архивы и копаться в старых «делах4. Но сейчас они как будто поутихли.
— Да. Не зря ведь мы, поступив в университет, в первую голову учились распознавать этих господ среди тех, кто ходил в пиджаках и с портфелями под мышкой. Мы еще не знали ни своих аудиторий, ни профессорских лиц, а этих молодчиков уже различали.
— И немудрено! Ведь чуть что, эти типы на нас набрасывались, и мы лишь поначалу принимали их за молодых ассистентов и приват-доцентов. Все-таки здорово мы тогда держались! И откуда только бралась такая смелость? А теперь все это в прошлом.
Приятели подошли к главному зданию. Все, что здесь открывалось их взору: и само здание темно-красного цвета, и часы на прямоугольной башне в стиле неоренессанса, и выложенный каменными плитами подъезд, к которому, полого поднимаясь, вела бетонированная дорожка, и высокие зеленые деревья, и обширная площадь — все будило в них воспоминания о героических днях.
Неизвестно кем и когда разбрасывались листовки — на них натыкались повсюду... Красные флаги неизменно появлялись из окон в дни революционных праздников и памятных дат, их всегда ожидали с какой-то тайной надеждой... Внезапно форменные студенческие куртки заполняли всю площадь, и вот уже, словно черный смерч на море, бушует демонстрация. И тогда к университету из полицейских участков мчатся машины, студентов швыряют, словно кочаны капусты, в грузовики и увозят. А затем — полицейские кутузки, исключение из университета, черные списки и волчьи билеты, закрывавшие доступ и к работе и даже к службе в армии, общественный бойкот. Но подобно голове Химеры, которая, сколько бы раз ее ни отсекали, отрастала снова, борьба вновь и вновь возрождалась, затихая лишь на несколько дней. И являлись ли студенты застрельщиками движения или были лишь вовлечены в него, они не могли оставаться к нему равнодушными. Сердца их горели таким пламенным энтузиазмом, какого никогда еще не знала японская молодежь.
Сдвиги и катаклизмы, происходившие в Жизни общества, рождали новое и в человеческих умах, и в различные исторические эпохи японской молодежью владели разные социальные идеи, разные нравственные идеалы. И в условиях простого и ясного жизненного уклада древности, и в условиях сложной и суровой борьбы феодального средневековья, и в эпоху ломки и крушения устоев феодализма молодежь всегда была чутка к наиболее передовым идеям, ею всегда двигали высокие душевные побуждения. В те времена, когда молодые люди (здесь речь идет о юношах, которые, будь это в наше время, могли бы стать студентами) становились самураями 5, они с радостью умирали в сражении, падая у ног боевого коня своего сеньора. Но они же воспевали великодушие и снисходительность к врагу и даже посылали соль в стан противника. Исполняя свой долг, они в любую минуту могли расстаться с жизнью, и в конечном счете смерть во имя чести и долга была провозглашена ими высшим принципом самурайской морали. Даже среди крестьян и других простых, нератных людей, которые на себе испытывали всю тяжесть самурайского гнета и готовы были скорее сто раз пережить голод, чем один раз войну, даже среди них глубоко почитался кодекс самурайских доблестей, хотя сами они и не могли ему следовать. Не была молодежь косной и в вопросах религии. Синтоизм6 сумел поладить с учением Будды, и они слились в единую веру, Много столетий спустя в Японию стало проникать христианство, но долгое время оно находилось под запретом и распространилось лишь в эпоху Мэйдзи 7. Христианские идеи нашли доступ и в среду молодежи, хоть она вовсе не являлась «искательницей религиозной истины». Учение это привлекало молодежь прежде всего потому, что несло с собой благотворное влияние европейской культуры, оно привлекало своеобразной просветительской окраской. Отцы и деды, люди прошлых поколений, в свое время любили по всякому поводу приводить изречения Конфуция и Мэн-цзы 8. Новое поколение с не меньшим успехом прибегало к евангельским афоризмам. Изречение «не хлебом единым жив человек» стало одной из крылатых фраз молодежи. В этих высоких словах, превосходно запечатлевших значение духовной жизни, «хлебу», на первый взгляд, не придается особого значения. Однако, прекрасно понимая, что ведь без хлеба в этом мире не проживешь, молодежь стала искать в этой фразе более глубокий смысл. И тогда возник целый рой вопросов. Какой путь проходит хлеб, прежде чем он попадет к человеку на стол? Почему у одних людей хлеба столько, что они не в силах его съесть, а на долю других не остается ни кусочка. В чем тут секрет? Сразу ответить на эти вопросы молодые люди не могли. Их, разумеется, не удовлетворяли прежние наивные ответы: «богат тот, кто трудолюбив», «бедняк — значит, бездельник!», «все зависит от счастья...» Но вот они натолкнулись на книгу одного немецкого автора и нашли в ней предельно четкие и ясные ответы на такие вопросы. Труд этот стал их экономической библией.
4
Студенческие отделы в японских вузах — отделы личного состава, одна из главных функций которых — наблюдение за политической благонадежностью студентов.
5
Самураи — привилегированная военная каста в дореформенной феодальной Японии (до 1868 г.).
6
Синтоизм — древняя религия японцев, основанная на обожествлении сил природы и культе предков.
8
Конфуций (551—479 гг. до н. э.) — древнекитайский философ;
Мэн-цзы (372—289 гг. до н. э.) — древнекитайский философ, последователь Конфуция.